Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Том 2

— Скорее, крестная, — воскликнула мисс Дженни. — Посмотрим, кого это несут.

Проворный костыль проявил свое обычное проворство, но как оно было некстати сейчас!

— Джентльмены, джентльмены! Это мой, мой!

— Твой? — удивился старший полисмен и остановил носильщиков.

— Да, добрые джентльмены, это мой ребенок! Он без спросу убежал из дому. Бедный мой сынок! Ты не узнаешь, не узнаешь меня! Что же мне делать! — кричала маленькая швея, в отчаянии ломая руки. — Что мне делать, когда мое родное детище не узнает меня!

Старший полисмен с недоумением (вполне законным) посмотрел на Райю. И когда кукольная швея нагнулась над неподвижным телом, тщетно пытаясь добиться от него хоть знака, старик успел шепнуть:

— Ее отец… Пьяница.

Полисмены опустили свою ношу посреди улицы, Райя отвел старшего в сторону и спросил:

— Он умирает?

— Да нет! — ответил тот, но, взглянув на мистера Швея, заколебался и приказал носильщикам нести его к ближайшему лекарю.

Туда несчастного и принесли, и окна у лекаря сейчас же затемнили зеваки, чьи лица приняли самые причудливые очертания, виднеясь сквозь пузатые бутыли красного, зеленого и синего цвета. На того, кто несколько минут назад бушевал, как дикий зверь, а теперь лежал тихо, падал призрачный свет, уже ненужный ему, и непонятная, загадочная надпись падала на его лицо с большой цветной бутыли, словно смерть ставила на нем свою печать: «Мое».

Медицинское заключение было сделано с точностью и знанием дела, что не часто случается даже в суде. «Его надо прикрыть. Пошлите за чем-нибудь таким. Все кончено».

«За чем-нибудь таким» послали, тело прикрыли и понесли по улицам, пугая прохожих. За носилками шла кукольная швея, пряча лицо в складки еврейского лапсердака, держась за него правой рукой, а левой управляясь с костылем. Подошли к дому, и так как лестница наверх была очень узкая, тело оставили внизу, отодвинув в угол маленький рабочий столик. Мистер Швей лежал теперь, окруженный куклами, которые стеклянными глазами смотрели в его стеклянные глаза.

Не одну кокетку пришлось нарядить кукольной швее, прежде чем в ее кармане появились деньги на траур по мистеру Швею. Старик Райя, помогавший ей чем мог, долго не понимал, отдает ли она себе отчет в том, что покойный был ее отец.

— Если б мой бедный сынок получил лучшее воспитание, — говорила она, — у него и жизнь была бы лучше. Это я не в упрек себе. По-моему, за мной никакой вины нет.

— Конечно, Дженни, ты ни в чем не виновата.

— Спасибо вам, крестная. От ваших слов на душе легче становится. Но если бы вы знали, как трудно вырастить ребенка, когда весь день работаешь, работаешь, работаешь. После того как он получил расчет, мне трудно было удержать его возле себя. Такой беспокойный стал, раздражительный! Волей-неволей приходилось отпускать его на улицу, А что хорошего на улице, что хорошего, когда ребенок без присмотра — отбился от рук, и конец. С детьми это часто случается.

«Часто, слишком часто, даже вот с такими детьми!» — подумал старик.

— У меня с раннего детства спина болит и ноги не слушаются, а не будь этого, кто знает, какая бы я сама выросла? — продолжала швея. — Что мне оставалось делать? — только работать, ведь играть я не могла. А мой несчастный ребенок мог играть, и испортил себе жизнь.

— Не только себе, Дженни.

— Как знать, крестная. Он, бедняга, очень мучился, часто болел. А я бранила его на чем свет стоит. — Она покачала головой и смахнула слезу. — Не знаю, может быть, он и мне испортил жизнь. Если, правда, испортил, не будем сейчас вспоминать об этом.

— Ты хорошая девочка, терпеливая!

— Ну уж терпением я похвалиться не могу, — отвечала она, пожимая плечами. — Терпеливый человек не стал бы браниться. Правда, я надеялась, что это ему на пользу. Ведь на мне. на матери, лежала ответственность за ребенка. Пробовала я взять его уговорами — не помогает, лаской — не помогает, проборкой — и проборка не помогала. На что только не пойдешь, когда на руках у тебя такой питомец! Если всего не испробовать, тогда нечего попусту рассуждать о материнском долге.

В таких разговорах — большей частью спокойных — прилежная маленькая швея провела за работой день и ночь, и к утру они со стариком нарядили столько кукол, сколько требовалось, чтобы в доме и на кухне, куда теперь перенесли рабочий столик, появились траурные материи и другие не менее печальные вещи, которые полагаются в таких случаях.

— Ну-с, — сказала мисс Дженни, — этих румяных барышень я нарядила, теперь надо и к своей зеленой физиономии что-нибудь подобрать. — Это относилось к платью, которое она примеряла на себя. — Когда шьешь на свою собственную персону, — продолжала мисс Дженни, взобравшись на стул и глядясь в зеркало, — не с кого брать деньги за работу, и это плохо. Зато не надо ходить на примерку, и это хорошо. Гм! Что ж, недурно! Если бы он (еще неизвестно, какой он будет) увидел меня сейчас, ему не пришлось бы раскаиваться в своем выборе.

Девочка позаботилась о похоронах сама, и когда несложные приготовления были закончены, сказала Райе: — Я поеду одна, в своем обычном экипаже, крестная, а вы, пожалуйста, постерегите дом, пока меня не будет. Я недолго, это ведь недалеко. А потом мы с вами попьем чаю и обсудим, как нам быть дальше. Скромный домик я купила напоследок своему несчастному ребенку, но он меня не осудит, он поймет… А если нельзя на это надеяться, — всхлипнув и утерев слезы, — тогда не все ли ему равно? В заупокойной молитве сказано: ни с чем мы приходим в этот мир. Значит, нам нечего уносить из него с собой. Хорошо, что мне не по карману брать напрокат у гробовщика то, что в таких случаях полагается, и будто контрабандой переправлять все это следом за моим ребенком на тот свет. Ничего бы у меня не получилось и пришлось бы тащить все обратно. Нет! Я лучше сама себя потащу, пока могу, потому что когда в конце концов и меня туда занесут, то уж обратно не вернешься. Мистера Швея опять понесли по улицам, и это были как бы его вторые похороны. Четверо краснощеких верзил взвалили гроб на плечи и в развалку пошли с ним к кладбищу, а возглавил это шествие еще один цветущий верзила, который старался придать своей походке величественность, будто выпечатывал каждым шагом: «Смирно! Смерть идет!» — и от важности не узнавал своих близких знакомых на улицах. И все же многие прохожие с участием смотрели на девочку, которая одна провожала гроб, ковыляя за ним с костылем.

Но вот беспокойного ребенка опустили в землю и похоронили на сей раз окончательно, и величественный верзила величественно зашагал впереди одинокой маленькой швеи, точно человеку в ее положении подобало начисто забыть дорогу домой. Умиротворив таким образом свирепых фурий, именуемых обычаями, он отправился восвояси.