Чарльз Диккенс - Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (XXX-LXIV)

Ясность и приветливость Агнес покорили их сердца. С каким вниманием она относилась ко всему, что занимало Дору, как она быстро подружилась с Джипом (который немедленно пошел ей навстречу), как мило она шутила с Дорой, когда та стеснялась сесть на свое обычное место рядом со мной, с какой обаятельной скромностью она выслушивала какие-то признания Доры, от которых та вся разрумянилась! Казалось, что с ее появлением наш маленький кружок больше ни в ком не нуждается.

– Как я рада, что понравилась вам! – сказала Дора после чая. – Я на это не надеялась. А теперь, когда Джулии Миллс нет, мне так нужно, чтобы меня любили.

Кстати, я забыл об этом упомянуть раньше. Мисс Миллс отплыла в Индию, а мы с Дорой попрощались с ней в Грейвзенде на борту большого океанского корабля; мы получили на память имбирь, гуаву и другие подобные лакомства и покинули мисс Миллс плачущей на складном стуле, на шканцах; под мышкой у нее был большой, еще не начатый дневник, где она собиралась запечатлевать и хранить под замком свои размышления, которые будет в ней пробуждать океан.

Агнес выразила опасение, что ее портрет, нарисованный мной, был не очень-то лестным, но Дора решительно это опровергла.

– О нет! – сказала она, тряхнув локонами. – Он так вас хвалил! Он так высоко ценит ваше мнение, что я боялась, понравлюсь ли вам.

– Мое мнение не заставит его сильнее полюбить некоторых его знакомых, – улыбаясь, сказала Агнес, – для них оно не имеет значения.

– Но, пожалуйста, если можно, будьте обо мне хорошего мнения! – ластилась к ней Дора.

Мы стали потешаться над Дорой, которой так хотелось, чтобы все ее любили, а она назвала меня глупышкой; сказала, что не любит меня, и вечер промелькнул незаметно. Скоро должна была появиться карета, приближалось время нашего отъезда. Я стоял один перед камином, когда в комнату неслышно прокралась Дора, чтобы, как всегда, поцеловать меня перед моим уходом.

– Вам не кажется, Доди, что я была бы умней, если бы давно с ней подружилась? – спросила она, и ее глаза блестели, а правой своей ручкой она рассеянно крутила пуговицу у меня на сюртуке.

– Какой вздор, моя радость! – сказал я.

– Вы думаете, это вздор? – не глядя на меня, спросила Дора. – Вы уверены в этом?

– Конечно!

– Я не помню, в каком родстве вы состоите с Агнес, мой милый ворчун, – сказала она, продолжая крутить пуговицу.

– Ни в каком, – ответил я. – Но мы росли вместе, как брат и сестра.

– Я не понимаю, почему вы в меня влюбились, – продолжала Дора, принимаясь крутить другую пуговицу.

– Может быть, потому, Дора, что я не мог, увидев вас, не полюбить.

– А если бы вы меня никогда не увидели? – спросила Дора, переходя к следующей пуговице.

– А если бы мы не родились на свет? – весело сказал я.

Мне хотелось бы знать, о чем она думала, когда я молча любовался ее нежной ручкой, перебиравшей пуговицы у меня на сюртуке, смотрел на ее вьющиеся волосы, лежавшие на моей груди, и на ресницы ее опущенных глаз, медленно поднимавшиеся по мере того, как двигались вверх ее пальчики. Наконец ее глаза встретились с моими, она привстала на цыпочки и поцеловала меня – раз, два, три, – три раза поцеловала меня более задумчиво, чем обычно, и вышла из комнаты.

Минут через пять все они вернулись назад, и необычная задумчивость Доры совершенно исчезла. Смеясь, она решила показать нам до прихода кареты, каким фокусам научился Джип. На это ушло некоторое время (отнюдь не потому, чтобы они были разнообразны, а потому что Джип не желал слушаться), и когда послышался стук подъезжавшей кареты, мы еще не успели их досмотреть. Вслед за этим последовало поспешное, но очень нежное ее прощание с Агнес, последовало обещание ее писать Агнес (если только та не сочтет ее письма глупыми) и обещание Агнес писать ей, и вторичное прощание у дверцы кареты, и третье прощание, когда Дора, несмотря на возражения мисс Лавинии, выбежала еще раз из дому, чтобы у оконца кареты напомнить Агнес о письмах и тряхнуть локонами, бросив взгляд на меня (я занял место на козлах).

Пассажирская карета должна была доставить нас к Ковент-Гарден, где нам нужно было пересесть в другую карету и добраться до Хайгета. Я с нетерпением ждал пересадки, чтобы узнать мнение Агнес о Доре. Как она ее хвалила! Как искренне и горячо поручала моим самым преданным заботам это нежное существо, очаровательное и бесхитростное, чье сердце я завоевал! С какой деликатностью она внушала мне, делая вид, будто далека от этого намерения, что я несу ответственность за осиротевшее дитя.

Никогда, никогда я не любил Дору так глубоко и искренне, как в тот вечер. Мы снова вышли из кареты и шли при свете звезд по тихой дороге, ведущей к дому доктора Стронга, и я сказал Агнес, что обязан этим ей.

– Когда вы, Агнес, сидели около нее, мне казалось, что вы не только мой, но и ее ангел-хранитель. И сейчас мне так кажется, – сказал я.

– Бедный ангел! – отозвалась она. – Но верный.

Ее чистый голос проник в самую глубину моего сердца, и я, не раздумывая, сказал:

– Сегодня я заметил, Агнес, что к вам вернулись прежние ваши спокойствие и бодрость, которых я ни у кого, кроме вас, не видел. Надеюсь, теперь у вас лучше дома?

– У меня лучше на душе, – сказала она. – Я совершенно спокойна, и на сердце у меня легко.

Я взглянул на ее ясное лицо, обращенное к небу, и при свете звезд оно показалось мне таким благородным!

– А в доме ничего не изменилось, – спустя некоторое время сказала Агнес.

– Больше не упоминалось о том… Простите, Агнес, я не хочу вас волновать, но мне очень хотелось бы знать… больше не упоминалось о том, о чем мы говорили, когда я вас видел в последний раз?

– Нет, ни разу, – ответила она.

– Я столько об этом думал!

– Вы должны поменьше об этом думать. Помните одно: я доверяю только искренней, бескорыстной любви. Не бойтесь за меня, Тротвуд, – добавила она через минуту, – я никогда не сделаю того, что вас так пугает.

В минуты спокойного раздумья, мне кажется, я никогда по-настоящему этого не боялся, но услышать об ртом из ее собственных уст, не знающих лжи, было для меня огромным облегчением. Так я ей и сказал.

– Но скажите, дорогая Агнес, – ведь вы возвращаетесь домой, и, может быть, нам больше не удастся побыть наедине, – скоро ли вы опять приедете в Лондон?

– Вероятно, очень не скоро, – ответила она. – Я полагаю, нам нужно быть дома – ради папы. До следующего нашего приезда мы не часто сможем с вами встречаться, но я буду писать Доре, и через нее мы будем знать друг о друге.

Мы вошли во дворик при коттедже доктора. Было уже поздно. Окно в комнате миссис Стронг было освещено. Агнес показала на окно и пожелала мне спокойной ночи.

– Не волнуйтесь из-за наших невзгод и забот, – сказала она, протягивая мне руку. – Я так счастлива, зная, что счастливы вы. Если мне понадобится ваша помощь, вы можете быть спокойны – я к вам обращусь. Да благословит вас господь!