Ярослав Гашек - Рассказы, фельетоны, памфлеты 1901-1908

Мистер Вильсон сказал со вздохом:

– Поэтому, милая Мэри, очень вам советую, никогда не покупайте револьвер системы «Гриан».

– Во время судебного разбирательства выяснилось, кто я, собственно, такой и как три года назад сбежал из дома. Я сделался героем дня. Журналы утверждали, что если меня осудят, то народ в исключительных случаях – а таким и был мой случай – может освободить заключенного, а господ присяжных– стереть в порошок. Я сам произнес речь в свою защиту, которую закончил так: «Граждане! В ваших глотках, возможно, уже застряло сдавленное „да“ – очень хорошо, я осужден. Граждане, в ваших глотках, возможно, уже застряло сдавленное „нет“ – очень хорошо, я освобожден».

Этому спокойствию я был обязан не только всеобщим восхищением, но и тем, что с меня было снято обвинение, а господа присяжные стали чистить обувь только у меня.

Один издатель в Чикаго выпустил открытки с моими фотографиями, а одни известный богач, который на старости лет не знал, куда девать деньги, захотел меня усыновить. Так что я переехал к нему во дворец.

Но я был воспитай слишком вольно и не позволил ему делать мне замечания, на что он так обозлился, что его хватил удар.

Я забрал все, что мог, и уехал на запад, в Сан-франциско – там, уже четырнадцатилетним юношей, выкрасил себе лицо в желтый цвет, заказал длинную черную косу и поступил в кафешантан в качестве китайца, который – наверняка первый и последний – умел правильно петь американские пески.

Мое инкогнито вскорости было разоблачено настоящим китайцем, торговцем, который после представления обратился ко мне на чистейшем китайском языке. В гневе он так меня отмолотил, что я больше полугода пролежал в больнице.

– По выходе из больницы,– небрежно продолжал он,– я нанялся на приличный торговый корабль, где все занимались контрабандой. А когда наш корабль взорвали, я, конечно, взлетел на воздух вместе с ним, но упал так удачно, что рыбаки подобрали меня и оставили на берегу, так что я очутился на мели в буквальном смысле слова, особенно касательно моего кармана. Тогда мне было уже пятнадцать лет. У доброго фермера, который нанял меня в пастухи, были большие стада. До города было всего пять часов ходу, так что мне было нетрудно в один прекрасный день отогнать все стадо в город, продать там все 120 голов перекупщику и удрать на восток.

– Дорогой Вильсон,– восхитилась Мэри,– я мечтала только о вас...

– Я торговал оружием,– не останавливался Вильсон,– я продавал индейцам спирт, библии и молитвенники, в семнадцать лег я был самым юным проповедником одной секты, индейцы меня уважали и почитали, а так как у одного моего конкурента, тоже проповедника одной секты, дела с торговлей, особенно с продажей спирта и виски, шли лучше, чем у меня, я приказал снять с него скальп...

– Потрясающе, Вильсон...

– Потом я поменял массу профессий, убил в драках пять человек...

– Убить пять человек! Дорогой мой! – Мэри была вне себя от восторга.– Ну какой же вы милый...

– Я ограбил два банка и наконец, дорогая Мэри,– сказал нежно Вильсон,– сделался совладельцем банкового концерна Вильсон энд компани и владельцем такой прекрасной дамы, как вы, мисс Мэри Овей, владетельница ренты 2000000 долларов... Расскажите теперь о себе...

– Что же мне рассказать? – задумалась Мэри.– Разве только, что я была богата и богата до сих пор, что жизнь моя текла спокойно и я мечтала о таком муже, как вы, человеке необыкновенном, не как все прочие. И вот вы явились. Дайте мне свою руку...

Я люблю вас с первой встречи!

Они поговорили еще немного, а на прощанье мистер Вильсон сказал:

– О'кэй, завтра утром, в одиннадцать – карета, пастор, костел, и на всю жизнь вместе, Мэри, на всю жизнь...

– Отличный парень,– сказала сама себе мисс Мэри, когда он покинул ее дворец.– Потрясающий парень, с таким не соскучишься. Да, а что это за книгу он здесь оставил? Видно, из кармана выпала.

Она бережно подняла с пола книгу, открыла ее и прочитала название: «Искусство ошеломлять молодых девушек, чтобы они влюблялись в джентльменов».

– Гм,– сказала она разочарованно. Открыв первую страницу, заметила подчеркнутую фразу: «На романтическую историю клюнет любая...»

* * *

На следующий день в девять часов утра мистер Вильсон получил длинную телеграмму:

«Мошенник!

Я все о вас узнала. Вы не совершили ничего замечательного из того, о чем рассказывали, никого вы не убивали и не грабили, вы заурядный сын Чарльза Вильсона, заурядного честного гражданина! А я-то была о вас такого мнения, негодяй! Между нами все кончено! Не смейте больше показываться мне на глаза!»

Еще совсем недавно жители Центральной Европы изнывали от скуки, На горизонте не предвиделось ничего занимательного. И вдруг неожиданно все пришли в страшное волнение. В центре этой скучающей Европы жандармы некоего государства расстреляли несколько десятков граждан этого же государства. Оказывается, расстрелянные говорили не на том языке, на каком говорили расстреливающие. Впрочем, был и еще один довод: расстрелянные, видите ли, не хотели, чтобы их новый костел был освящен. Не потому, что они не верили в бога. Наоборот: они же сами построили этот костел. Но освящать его явились венгерские священники... Католическо-национальное движение под аккомпанемент выстрелов из винтовок! Вот она, Чернова!

«Несчастные словаки,– раздавалось в кофейнях и трактирах,– бедные ремесленнички!»

Люди с симпатией смотрели на этих несчастных, на родине которых под Татрами, было совершено это массовое убийство.

Несчастный народ! Раньше мы, правда, не очень-то об этом народе беспокоились. Время от времени в каком-нибудь трактире затянем словацкую песню; на масленице нарядимся в словацкие национальные костюмы, попляшем словацкие танцы да загикаем, как словацкие парни в своих горных деревушках под звуки «цыганской музыки». Дамы помечтают еще о словацких вышивках.

В школах словаков причисляли к чехам. Вообще-то это очень неплохо, когда вдруг оказывается, что твоего народа стало на три миллиона больше. Затем немного беллетристики с сюжетами из словацкого быта, несколько туристических очерков, чтобы все-таки люди знали, какая это красивая страна.

Вот, кажется, и все, что было связано с нашим интересом к Словакии и словакам. Разве еще только липтовский сыр, брынза да ошчипки [72] – кусочек Словакии в гастрономических магазинах. Можно добавить еще оперетту Легара [73] «Плетельщик корзин» да вспомнить русофила – словацкого поэта Гурбана Ваянского [74] , выступавшего на съездах журналистов. Вот и воя Словакия, какую мы знали.

Однажды один словацкий литератор где-то под Татрами попал в лапы медведя.