Флэнн О`Брайен - О водоплавающих

– Новые душераздирающие подробности? Что ж, извольте.

– Итак, к делу, – сказал Ламонт.

– Меня посетила глубокая мысль, – произнес Орлик. – Только теперь свет ее глубины окончательно осенил меня. Я придумал такой сюжетный ход, который поможет нашему повествованию подняться на высочайший уровень великой литературы.

– Смею надеяться, что он не уведет нас слишком далеко, – сказал Шанахэн.

– Новое развитие событий устроит всех. А вас, джентльмены, в особенности. Справедливость в нем будет сочетаться с местью.

– Ладно, если он по-прежнему будет столь же увлекательным, – согласился Шанахэн.

Склонив голову, словно под тяжестью прорезавшей его лоб глубокой морщины, Ламонт мрачно изрек:

– Попробуйте только испортить дивную историю, которую мы сочинили, и, клянусь Богом, я вам все ребра пересчитаю. Верно, ребята?

Ответом был всеобщий одобрительный гул.

– А теперь слушайте, джентльмены, – сказал Орлик. – Мы продолжаем.

На ночь они устроились передохнуть на дереве в Клу-ан-Эо, Треллис, как на шестке, на тонкой ветке, обвитой колючим терновником и утыканной острыми, как иглы, шипами куманикой. Потерев друг об друга большие пальцы, Пука достал из штанов полотняный навес и проворно растянул его над ковром из мягкого дерна на колышках, которые он вбил в дышащую свежестью землю с помощью колотушки из пахучей сосны. Справившись с этим, он сотворил еще одно небольшое чудо, выудив из своих необъятных штанов замечательную складную кровать и полный комплект тонкого французского белья. Затем, опустившись на колени, он стал молиться, производя языком и твердыми, как рог, большими пальцами такие звуки, от которых сердце несчастного Треллиса, сидевшего высоко над ним, болезненно сжалось. Закончив молиться, он облачился в шелковую пижаму изысканного восточного покроя с кушаком, украшенным разноцветными кисточками, одеяние, достойное великого восточного султана, восседавшего в своем гареме. Затем обратился к Треллису:

– По тому, как гнутся верхушки деревьев под порывами ветра, я могу предсказать, что послезавтра будет дождливый день. Доброй ночи вам там, наверху, и смею надеяться, что свежий воздух благотворно подействует на вас и поможет вам восстановить силы. Я же, ввиду слабого здоровья, предпочитаю спать под балдахином.

Треллис к тому времени уже мало что соображал, настолько он был измучен, поэтому его учтивый ответ, пробившийся сквозь густую крону, был еле слышен.

– Посевы в полях ждут не дождутся дождя, – сказал он. – Спокойной вам ночи. И да хранят вас ангелы Господни.

Пука выбил красные угли из своей пенковой трубки и укрылся под балдахином, предварительно не забыв погасить угольки плоским камушком, ибо пожары разрушительны и каждый любитель красот родного края ревностно бережет от них природу. И кто-то из нашей парочки (кто именно, установить не удалось) громогласно храпел всю ночь.

Ночь прошла, и настало утро, первым делом пробудив равнины и открытые места, а затем проникло и в зеленую лесную цитадель, коснувшись настойчивым лучом габардинового полога балдахина Пуки. Пука встал, помолился и умастил виски редкостным бальзамом, который неизменно носил при себе в небольшом черном, идеально круглом флаконе. После чего он извлек из карманов фунт овса и другие изысканные ингредиенты и сварил себе овсяную чудо-кашу – блюдо непревзойденной легкости и питательности. Устроившись в тенистом уголку, он съел свою кашу, но, прежде чем приступить к трапезе, учтиво предложил сидевшему на ветке человеку составить ему компанию.

– Завтрак? – спросил Треллис, и его тихий шепот едва долетел до земли, так как верхушка дерева, где он сидел, была довольно высока.

– Было бы ошибкой сказать, что вы ошиблись, – ответил Пука. – Я прошу вас спуститься и позавтракать со мной, но, дабы избежать нечетности единственного приглашения, я повторяю его, дабы вы могли от него отказаться.

– Спасибо, отказываюсь от первого и от второго, – произнес Треллис.

– Очень жаль, – посетовал Пука, с хрустом перемалывая поджаристую корочку своими выступающими челюстями. Похожий на башмак подбородок его был чисто выбрит. – Голодать – величайшее заблуждение.

Прошло добрых два часа, пока остатки каши не исчезли в Пукином чреве. К концу этого времени остатки сознания покинули сидящего на дереве бедолагу, и он без чувств рухнул вниз, обдираясь о колючие, немилосердно хлеставшие его ветви, и упал на землю с глухим стуком, еще глубже погрузившись в мрак своего бесчувствия. По результатам самых точных подсчетов в его тело вонзилось никак не менее девятисот сорока четырех шипов и колючек.

После того как Пука, с присущей ему деликатностью, привел Треллиса в себя, влив ему в глотку пинту кабаньей мочи, наши путники тронулись дальше, ковыляя на трех ногах.

Не успели они пройти по ковру из опавших листьев и гниющих желудей и двадцати шести перчей, как увидели (и к немалому, надо сказать, удивлению), что навстречу им из-за тесной стеной стоящих старых дубов вышла человеческая фигура. Вглядевшись, Пука с удовольствием убедился, что перед ними не кто иной, как мистер Пол Шанахэн, выдающийся философ, остроумный собеседник и знатный рассказчик, словом, жовиальнейший бонвиван.

Тут Шанахэн ткнул бурым от табака пальцем в рукопись, образовав таким образом прореху в сложной вязи повествования.

– Погодите минутку, – сказал он. – Всего минутку. Можно чуток помедленнее? Что это вы там такое сказали, сэр?

Орлик улыбнулся.

Характер улыбки : младенчески невинная, заинтересованная.

– Мистер Пол Шанахэн, – медленно и раздельно повторил он, – выдающийся философ, остроумный собеседник и знатный рассказчик, словом, жовиальнейший бонвиван.

Ферриски изогнул шею, так что лицо его вплотную приблизилось к лицу Шанахэна.

– Что ты так взъерепенился, приятель? – спросил он. – Что случилось, в чем дело? Разве это не высокая похвала? Ты хоть знаешь, что оно значит, последнее слово?

– Небось французское словечко, – сказал Шанахэн.

– Тогда я тебе скажу, что оно значит. Оно значит, что ты парень хоть куда. Понял? То есть: Я встречал этого парня. Я его знаю. Он парень хоть куда. Теперь сообразил?

– Попусту волнуешься, приятель, – сказал Ламонт.

– Ну ладно, ладно, – произнес Шанахэн, пожимая плечами. – Видит Бог, не хотелось бы мне в эту историю мешаться. Но раз уж так случилось, ничего не попишешь. Я доверяю вам, мистер Орлик.

Орлик улыбнулся.

Характер улыбки : удовлетворенная, самодовольная.

Такого симпатягу, как мистер Пол Шанахэн, не каждый день встретишь. Он находился в самом расцвете своей зрелой мужественности, что отпечатлелось во всех линиях его пропорционально и безупречно сложенной фигуры, а походка его отличалась поистине юношеской гибкостью в сочетании с атлетической твердостью. По широкому развороту его плеч и по мощной груди даже случайный, сторонний наблюдатель, даже простой прохожий мог бы понять, что перед ним – крепость, неиссякаемый источник силы, не той кичливой силы, что тратится по пустякам, – нет, силы, встающей на защиту слабого, силы, противящейся угнетению, силы, направленной на достижение самых чистых, возвышенных и благородных целей. Его безукоризненная комплекция, светлый, ясный взор – все это свидетельствовало о том, какую беспорочную жизнь он ведет. Однако, какими бы физическими совершенствами он ни отличался, было бы ошибкой предположить, что обаяние его носило исключительно физический (то есть телесный) характер. К разрешению сложных и запутанных жизненных проблем он подходил во всеоружии своего острого ума и чувства юмора – поистине неистощимой способности видеть светлые стороны, даже когда небо затянуто тучами и ни один луч солнечного света не пробивается сквозь сумрачную облачную завесу. Его образованность и эрудиция вкупе с блестящим владением практически всеми ныне известными европейскими языками, равно как и бессмертными сокровищами древних языков Греции и Рима, а также знание произведений классической литературы – все эти таланты и дарования неизменно превращали его в центр притяжения, в какой бы компании он ни оказывался и какие бы темы ни служили предметом спора. Добросердечие и всегдашняя озабоченность чувствами окружающих – вот причины (если их уже не было названо достаточно), по которым мистер Шанахэн становился близок и дорог каждому, с кем ему случалось сводить знакомство. Человек безгранично терпеливый, он был, говоря вкратце, представителем того замечательного, честного и открытого типа людей, которых, увы, с каждым днем становилось все меньше.