Леон Юрис - Исход

— Да что вы говорите!

— Или возьмите потомков испанских евреев. Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были принять крещение и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя — еврейскую. Они и сейчас молятся молча после каждой молитвы.

Улица Меа-Шеарим поразила Китти. По обе стороны шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины с бородами и пейсами были одеты в длинные черные сатиновые кафтаны и шапки, отороченные мехом. Тут же были йемениты в арабских одеждах, курдские, бухарские, персидские евреи в пестрых шелковых халатах. Все шли из бани после ритуального омовения одинаковой торопливой походкой, покачиваясь, словно погруженные в молитву.

Прошло несколько минут, и улица опустела: все вошли в синагоги, небольшие строения, порой просто каморки, которых было по нескольку на каждый квартал. Тут существовали общины из Италии, Афганистана, Польши, Венгрии и Марокко. Вся улица гудела от молитвенных субботних напевов, от громких восклицаний впадающих в экстаз хасидов. Женщинам входить в синагоги не разрешалось, поэтому Давид и Китти ограничились тем, что заглянули в забранные чугунными решетками окна.

Какие странные помещения, какой странный народ! Китти смотрела, как мужчины почти в истерике толпились вокруг Торы, громко вздыхая и рыдая. Она видела вдохновенные лица йеменитов, которые молились, сидя по-турецки на подушках. Она видела стариков, беспрестанно покачивающихся взад и вперед и быстро читающих пожелтевшие молитвенники. Как не похожи эти люди на красивых и независимых мужчин и женщин Тель-Авива!

— Евреи очень разные, — пояснил Давид. — Я нарочно привел вас сюда. Я знаю, Ари ни за что бы этого не сделал. Он, как все сабры, презирает традицию. Эти люди ведь не пашут, не воюют, да к тому же противятся тому, что пытаемся сделать мы. Однако если живешь в Иерусалиме столько, сколько я, то относишься к ним более терпимо — особенно если понимаешь, какая ужасная жизнь превратила их в фанатиков.

…Ари Бен Канаан ждал у церкви в русском квартале. Становилось темно. Внезапно появился Бар Исраэль. Ари последовал за ним в переулок, где стояло такси. Они сели в машину, и Бар Исраэль достал большую черную повязку.

— Неужели нельзя без этого?

— Я доверяю тебе, Ари, но приказ есть приказ.

Ари завязали глаза, потом попросили лечь на пол и набросили на него одеяло. Минут двадцать такси кружило по городу, чтобы сбить Ари с толку, а затем повернуло в сторону Катамоны, бывшей немецкой колонии. Наконец машина остановилась, его быстро провели в дом и лишь здесь разрешили снять повязку.

Комната была почти пуста: стул, стол, на нем свеча, бутылка коньяка и две рюмки — Ари не сразу все разглядел. Напротив стола стоял дядя Акива. Его голова и борода побелели как снег, лицо прорезали глубокие морщины, спина сгорбилась. Ари медленно подошел и остановился перед ним.

— Шалом, дядя! — сказал он.

— Шалом, сын мой.

Они обнялись, и старик, с трудом справившись с волнением, поднес свечу к лицу племянника и улыбнулся:

— Выглядишь ты чудесно, Ари. Хорошо поработал на Кипре.

— Спасибо.

— Я слышал, ты привез с собой девушку.

— Американку. Она очень нам помогла, но, в сущности, человек посторонний. А ты как себя чувствуешь?

Акива пожал плечами:

— Как может себя чувствовать человек в подполье? Я тебя давно не видел, Ари, чересчур давно. Пожалуй, больше двух лет. Хорошо было, когда Иордана училась здесь в университете. Мы с ней встречались каждую неделю. Ей скоро двадцать. Как она? Все еще встречается с тем мальчишкой?

— С Давидом Бен Ами? Да, они очень любят друг друга. Давид был со мной на Кипре, очень способный парень.

— Его брат — один из наших, знаешь об этом? А Бен Моше был его преподавателем в университете. Может быть, мы и с Давидом когда-нибудь встретимся.

— Конечно, встретитесь.

— Я слышал, Иордана в Пальмахе.

— Да, она учит детей в Ган-Дафне, а кроме того, работает на передвижной радиостанции, когда та действует из нашего района.

— Выходит, она живет неподалеку от моего кибуца. Наверное, частенько бывает в Эйн-Оре?

— Да.

— Никогда не говорит, как там?

— Эйн-Ор всегда прекрасен.

— Может быть, я тоже смогу побывать там когда-нибудь.

Акива сел и налил коньяку. Рука у него дрожала. Ари взял рюмку, они чокнулись.

— Лехаим, — сказал старик.

— Я говорил вчера с Авиданом, дядя. Он мне показал расстановку британских сил в Палестине. Твои ребята знакомы с этим документом?

— У нас есть друзья в британской разведке.

Акива встал и стал ходить по комнате.

— Хэвн-Херст намеревается ликвидировать мою организацию. Англичане спят и видят, как бы уничтожить маккавеев. Они нас пытают, вешают, сослали всех наших командиров. У нас хватает мужества бороться с этими убийцами, но приходится еще и воевать с предателями среди наших. Да-да, Ари, мы знаем, что Хагана предает нас англичанам.

— Это неправда, — резко возразил Ари.

— Правда!

— Да нет же! Как раз сегодня Хэвн-Херст потребовал, чтобы национальный совет помог в ликвидации маккавеев, но получил отказ.

Акива заходил быстрее.

— А откуда, по-твоему, англичане получают информацию, если не от Хаганы? Эти трусы из национального совета предоставляют маккавеям проливать кровь и погибать. Мало того, эти трусы еще и предают нас. Хитро, правда, но предают! Предают!

— Не хочу даже слушать, дядя. Хагана и Пальмах тоже рвутся в бой. По крайней мере подавляющее большинство людей. Ты думаешь, нам легко? Но нельзя разрушать то, что создано таким трудом.

— Вот как! Значит, мы разрушаем?

Ари стиснул зубы и промолчал. Старик продолжал ходить по комнате, затем резко остановился и, подбоченившись, произнес:

— Недаром говорят, что я мастер затевать бесполезные ссоры.

— Ничего, дядя, все в порядке.

— Ты уж извини, Ари. Давай лучше выпьем еще по одной.

— Спасибо, я больше не буду.

Акива повернулся к нему спиной и глухо спросил:

— А как там мой брат?

— Был в порядке, когда я его видел. Собирается в Лондон на конференцию.

— Да, узнаю Барака. Говорить он мастер. Так и будет болтать до самого конца. — Акива облизнул губы и нерешительно спросил: — Он знает, что вы — Иордана, ты, Сара — встречаетесь со мной?

— Думаю, знает.

Акива посмотрел племяннику прямо в глаза. Его лицо выражало страдание.

— Он когда-нибудь спрашивал обо мне?

— Нет.

Акива коротко и сухо рассмеялся, затем опустился на стул и налил себе еще коньяку.

— До чего же странно получается. Я всегда сердился, а он прощал. Ари, я очень устал. Год за годом… Кто знает, когда все это кончится и сколько я еще протяну. Конечно, мы не забудем муки, которые причинили друг другу, но должен же он найти в себе силы, чтобы прекратить молчание. Ари, он должен простить меня хотя бы во имя памяти нашего отца.