Джон Пристли - Герой-чудотворец

– Что оно из себя представляет? В чем там вся соль?

– Соль вся – это достижение недостижимого, – объяснял Хьюсон. – Как вам известно, детки, сейчас денег нет ни у кого. А те глупцы, кто открыли кафе, не верят в это. Они завели в нем такой порядок, что за место у столика плати, за еду плати еще больше, а за выпивку – еще больше. Словом, если хочешь посидеть в этом кафе, сыпь хозяевам бумажки по фунту, как снег. В конце концов, дураки хозяева получают жалкий доходишко – процентов в девятьсот.

– Как же так, откуда они получают такие деньги? – спросил Чарли. – Мне непонятно.

– И мне тоже. И никто не собирается рассказывать нам об этом. Похоже на то, что богачи просто существуют с начала человеческого рода.

– Почему, – робко спросила мисс Чэтвик, – почему кафе так назвали?

– Отчасти – стиль. И потом, всё это вопрос идеалов, – продолжал Хьюсон с видом человека, который говорит ради своего удовольствия, а не для слушателей. – Когда хозяева вспоминают мадам де Помпадур, они испытывают воодушевление и добавляют к счету десять шиллингов, подделывают этикетки для бутылок о шампанским, а в разбавленное виски доливают еще водички.

– Я слышала по радио джаз этого кафе, – мечтательно проговорила девушка. – Он чудесен.

– Хороший джаз. Знатоки говорят, что лучший в городе. Однако по радио его слушать куда приятнее, чем в кафе. Там вы его только видите . А видеть его – удовольствие небольшое.

– Если ты так говоришь, то какого лешего туда ездят? – резко спросил Чарли. – Зачем ты едешь с нами? Мы могли бы подождать того парня. Не подумай только, что я не хочу, чтобы ты ехал с нами. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю с предельной ясностью. Ответ прост – я еду отчасти потому, что хочу посмотреть, как оно подействует на вас, отчасти потому, что мне нравится есть и пить даром там, где другие за это платят кучу денег, и отчасти потому, что не хочу слишком рано возвращаться домой и ложиться спать. Последняя причина относится ко многим, кто бывает в этом кафе.

– О, я понимаю вас, – с живостью отозвалась девушка. – Я часто чувствовала то же самое. Там, где я живу, все всегда хотят идти домой и ложиться спать.

– Согласен. А здесь многие не хотят. Мы боимся идти домой и ложиться спать. Мы стараемся провести вечер по-другому, надеясь найти то, что в жизни бессмертно – любовь, дружбу, радость, красоту, ум. Если ничего этого мы не находим, мы продолжаем ждать, надеясь всё-таки, что рано или поздно, но мы найдем их. Пойти домой и лечь спать, значит, признать поражение. Ночные клубы, модные танцзалы, кабаре – последние места наших поисков. Вот так-то.

– Не могу сказать, что я всё понял, что ты говорил, – медленно сказал Чарли. – Ты думаешь, что по этим причинам такие вот заведения и получают хороший доход?

– Нет, просто потому, что какая-нибудь кучка богатых модных дураков хочет поехать туда, где они уверены, что встретят другую кучку богатых модных дураков. Ну вот, мы приехали.

Кафе оказалось значительно меньшим, чем Чарли предполагал, но недостаток места с лихвой покрывался теснотой, с которой были расставлены столики, духотой, табачным дымом и шумом. Куда уж тут «Колокольчику» в субботу перед закрытием! Никакого сравнения. Им пришлось почти силой пробиваться, пока они добрались до крохотного столика, забронированного для них. Здесь не было места, чтобы пошевелиться, не было воздуха, чтобы дышать. Из всех запахов выделялся один. Чарли с минуту-две затруднялся определить его, но наконец решил, что это запах дамской пудры, которая лежала на представившейся перед ним сиене таким же толстым слоем, как мучная пыль на мельнице: белые лица, белые плечи, белые руки. Шум стоял ужасный. Играл джаз, но его почти не было слышно. Больше всего шумели женщины, они совсем не стеснялись. В центре зала, неподалеку от их столика, считалось, что люди танцуют, но Чарли, отдав в свое время должное подобным развлечениям, ничего похожего на эти танцы не видел. Танцующие были так стиснуты друг другом, что могли только топтаться на месте и подпрыгивать, что они и делали: пожилые мужчины, прижимая к желудкам девушек, и толстые женщины, намертво притиснув к груди бледных молодых людей. Танцы эти напоминали нелепое сборище незнакомых людей, которые торопливо и бесстыдно занимались ухаживанием. В Бендворсе и Аттертоне, чтобы ухаживать, люди уходят в темные аллеи, и даже там девушки не теряют стыда: там их обдувает свежий ветерок, и им не надо всё время наливать себя вином.

На столе появилось немного еды, принесенной одним из липучих официантов, которые, казалось, не выдержат и умрут все до единого через два часа от такой жизни. Для Иды и Чарли принесли бутылку вина в ведерке. Хьюсон опять занялся виски. Танец окончился, танцующие отлепились друг от друга и возвращались к своим столикам, столики стояли так тесно, что Чарли казалось, что он окружен, стиснут голыми спинами женщин. Одна из них – ее стул стоял как раз позади него – с короткими седыми волосами и громадным длинным носом, почти оглушала его своими выкриками. Он посмотрел на Иду через стол, ожидая увидеть на ее лице отвращение, но ничего подобного не увидел. Она смотрела по сторонам, гордая и счастливая, и глаза ее сияли ярче, чем обычно. Чарли пришел к мрачному заключению, что во всем этом есть своя прелость, и что он, будучи простым парнем, не способен оценить ее. И он попытался развеселиться.

– Я хотя и не очень силен в этом деле, но немного танцую, – предупредил он Иду. – Может, станцуем? Рискнем?

– Конечно, что за вопрос, – ответила она с энтузиазмом. – Скорее бы начали играть.

– Правильно, – сказал Хьюсон отеческим тоном. – Потанцуйте, дети мои. Папа Хьюсон будет ждать вас за столиком за рюмочкой виски. Только прежде чем нырнете в эти массовые объятия, глотните сначала шампанского. Вот идет Джимми Баск, он составит мне компанию.

Обнимая такую девушку, как Ида, за талию – ее было так удобно и приятно обнимать, – Чарли заключил, что танцевать было куда приятнее, чем смотреть, как танцуют. Он немного волновался, чтобы наслаждаться сполна, опасаясь, что может выкинуть какую-нибудь штучку – какую, он и сам не знал, – и тогда они с Идой будут выглядеть дураками. Что касается Иды, так она наслаждалась от души и выглядела настоящей красавицей. О них даже перешептывались. Когда его опасения немного улеглись, возросла гордость. Здесь не было такой девушки, как она, несмотря на всю их помаду, пудру, прекрасные наряды и драгоценности. И она была с ним. Что же, таким случаем надо пользоваться. Он привлек ее ближе, и она глянула на него затуманенными громадными синими глазами. Здесь было хорошо, но было бы куда лучше идти с ней, держа ее под руку, из кино в Аттертоне или Пондерслее. Здесь было слишком много обнимающихся и трясущихся друг около друга людей, слишком много пудры, слишком накуренный и душный воздух, слишком много болтовни, криков, пристальных и бесстыдных взглядов. Всё это не для такой, как она.