Джон Пристли - Герой-чудотворец

– А она не певица?

– Насколько мне исвестно, мистер Иббл, ее дочь Лаура самужем са управляющим магасина шестипенсовых вещей то ли в Ливерпуле, то ли в Гласго, по-моему, в Гласго. Но об этом говорить с бедняжкой миссис Баррагадой бесполесно. Ис-са всего этого у нее было слишком много сабот. А так она действительно очень интересная леди.

– Если она заведет разговор про свою дочь, с ней надо соглашаться? – спросил Чарли. Вся эта история ему очень не нравилась.

– Вот именно, – воскликнула хозяйка. – И еще одно. Как, восможно, вам исвестно, в «Пьюмеранг-Хаусе» спиртные напитки не продаются. Но мы можем всё устроить, мистер Иббл, можем всё устроить. Скажите только слово, и мы устроим. Говоря откровенно, один из наших постоянных жильцов служит в «Винах и ликерах». Мы можем с ним договориться на очень хороших условиях. Скажите только словечко – и всё.

Чарли пробормотал что-то. В эту минуту ему показалось, что хозяйка содержит в себе столько спиртного, что его хватило бы на весь пансион. Затем он кое-что вспомнил. Возможно, эта женщина сможет ответить.

– Не посоветуете ли вы мне… – начал он после небольшого колебания.

– Если смогу, – заверила она его.

– Я приехал сюда, чтобы повидать одного человека, с которым я знаком. Но недавно я прочел в газете, что его арестовала полиция и что он до сих пор находится под следствием – так, кажется, называется это? Где он сейчас, я не знаю и не знаю, можно ли мне его повидать.

– Не имею представления, могу вас саверить, – ответила хозяйка с чувством собственного достоинства и всё возрастающей холодностью. – Мои обясанности сдесь, в «Пьюмеранг-Хаусе», до сих пор не давали мне повода иметь отношение к полицейскому суду. У нас никогда, никогда не было таких сабот, могу скасать вам об этом с радостью.

– Очень хорошо. Не беспокойтесь. Этот человек не жулик или еще что-нибудь такое. Я тоже не жулик. Дело связано с политикой.

– Пусть даже так, – ответила хозяйка, немного оттаивая. – Я вам, мистер Иббл, помочь не могу ничем. Один ис наших постоянных жильцов, мистер Смит, имеет отношение к сакону. Вот ему вы всё и расскажите.

– Он дома?

– Мистера Смита сейчас нет, и я не могу вам скасать, мистер Иббл, когда он будет. Мистер Смит бывает дома очень редко. Но вы можете састать его савтра утром, хотя этого я не обещаю, не обещаю. Если что-нибудь будет угодно вам, своните горничной.

И она удалилась, заставив Чарли подумать, что вопрос о полицейском суде не улучшил его положения в «Бумеранг-Хаузе». Он распаковал вещи и задумался – что делать дальше? Он должен был повидать Кибворса и сходить в редакцию «Дейли трибюн». В коротенькой заметке в одной из газет, которые он читал в поезде, он прочел, что дело Кибворса слушалось вчера в полицейском суде на Норфолк-стрит, но Чарли знал о полицейских судах, особенно о столичных полицейских судах, не больше хозяйки гостиницы и не мог представить себе, что надо сделать, чтобы получить свидание с человеком, содержащимся под следствием. Находится ли сейчас Кибворс в полицейской тюрьме на Норфолк-стрит (и где находится эта Норфолк-стрит?) или его куда-нибудь перевели? А может, оставить это дело и заняться «Дейли трибюн?» К несчастью, он совершенно бесполезно продолжал думать о девушке. Теперь, когда он вернулся в Лондон как человек, а не как чья-то выдумка, он чувствовал себя ужасно одиноким. «Бумеранг-Хауз» ничем не мог поднять его настроение. Из соседней комнаты доносились неопределенные звуки. Производила ли их миссис Баррагада, у которой было в жизни столько забот, что она стала ненормальной? Чарли испытывал ужас от людей, у которых голова была не в порядке, всегда испытывал его, и поэтому сейчас чувствовал себя не в своей тарелке из-за негромких звуков, которые раздавались в соседней комнате.

Собираясь уходить – он не был намерен проводить вечер в «Бумеранг-Хаузе», – он подошел на цыпочках к двери, неслышно отворил ее и выглянул. Никого не было. Он вышел и захлопнул за собой дверь. Тотчас же соседняя дверь распахнулась, и из нее выскочила маленькая неряшливая женщина и преградила ему дорогу.

– Не одолжите ли вы мне несколько спичек? – весело крикнула она, звякая бесчисленными бусами и браслетами. – Не одолжите? – Она протянула пустую коробку.

Чарли дал ей несколько спичек, она взяла их и положила в коробку.

– Пять, – сосчитала она. – Еще парочку, а? Для удачи. Всего парочку. Ага, семь. – Я – миссис Баррагада, а вы?

Чарли представился. Она была очень смуглой, морщинистой, старой женщиной, ее глаза, ни на секунду не оставаясь неподвижными, были какого-то странного светлого оттенка, отчего казалось, что они светились.

– Мы – соседи, – воскликнула она еще веселее. – Не правда ли, это просто замечательно. Не правда ли? – Она подошла вплотную и посмотрела ему в лицо. – Вы любите музыку? Любите?

– Я… Я не знаю, – небрежно ответил Чарли. – Хорошая мелодия мне по душе. – Но поворот их разговора был ему не по душе.

Миссис Баррагада сильным толчком поставила его перед открытой дверью своей комнаты и бросилась внутрь, чтобы в мгновенье ока вернуться с поблекшей фотографией молодой женщины.

– Моя дочь Лаура! – крикнула она. – Узнаете ее? Узнаете ее? Узнаете? У нее самый чудесный голос, какой когда-либо слышали в Аргентине. Она скоро будет петь в Конвент-Гарден.

– Вот как, – сказал Чарли, стараясь найти выход из создавшейся обстановки.

– В Конвент-Гарден через неделю. Три специальных концерта. А я не могу пойти. Знаете почему? Не знаете? – Ее небольшое коричневое лицо утратило всю веселость и стало похоже на физиономию маленькой обиженной обезьяны. – Мне не разрешает Лаура. Если я буду в театре, она не сможет петь. – Она может петь для всех, ах, как чудесно петь! Но только не для меня, не для ее матери.

– Как жаль! И как ей не стыдно! – неуверенно сказал Чарли.

– Конечно, стыдно, конечно, стыдно. Я теперь не могу ее услышать никогда, никогда! Ее родная мать! – Она заплакала. – Не смотрите на меня, не смотрите на меня, – с упреком повторяла она сквозь слезы и уже сердито добавила: – Уходите. – Чарли машинально сделал шаг назад, и она тотчас же захлопнула перед его носом дверь.

Такой вот была миссис Баррагада. Чарли заспешил вниз, чувствуя себя несчастным. Он был готов упаковать вещи и переехать в другую гостиницу. «Чего уж тут переезжать, – сказал он себе. – Устроился, значит надо оставаться».

Он смешался с шумом, суетой и грохотом Лондона. Лондон после Слейкби казался необъятной ярмаркой. Он бродил по улицам и чувствовал себя маленьким, неуверенным, потерявшимся человеком. Две недели назад, когда он приехал в Лондон, его поддерживала почти магическая сила «Дейли трибюн», для которой было достаточно сказать только слово, чтобы перед ним раскрылись все двери. Теперь он вернулся в Лондон как живой человек, а не знаменитость, как рабочий, у которого нет ни работы, ни постоянного жилья, а это было страшно.