Владимир Тендряков - Повести
- Название:Повести
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Тендряков - Повести краткое содержание
Сборник произведений прекрасного русского прозаика В.Ф. Тендрякова открывает повесть «Ухабы» – наиболее художественно завершенное и, пожалуй, самое глубокое произведение антисталинской литературы. Тендряков обнажил беспощадную правду: появился новый класс людей, который узурпировал народную собственность, спекулирует словом «народный», «государственный», использует отнятую у народа, обобщенную собственность против народа – даже когда речь идет о жизни и смерти человека. Так прямо, так художественно убедительно о смертельной вражде руководящего слоя простому человеку писатели еще никогда не говорили.
Повести - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Камень к камню, крупные, ноздреватые валуны! Сколько их! Гряда, растянувшаяся на четверть километра, высотой в два человеческих роста, она весит несчитанные тысячи тонн. Все эти камни укладывали зимой каких-то два с лишним десятка людей, с помощью простых слег, веревок и одной-единственной лошаденки. Тысячи тонн камня! Значит, каждой паре рабочих рук пришлось поднять и перенести многие сотни тонн!…
Дубинин вместе со всеми ворочал тогда валуны, которые на лютом морозе обжигали сквозь брезентовые рукавицы руки. Сейчас, ступая с камня на камень,, он думал о том, что если бы вся работа – разборка завалов, очистка берегов и мелей – каким-то чудом вдруг превратилась в сложенные один на другой камни, то за шесть лет службы Александра Дубинина мастером выросла бы на этом участке гора, снежной вершиной уходящая за облака. Дамба удивляет, а это – побочное дело. Ребята-сплавщики привыкли к ней, как привыкли к неумолкающему шуму воды на Большой Голове. Александра Дубинина нет-нет да охватывает смутная гордость за своих ребят: «Трудовой народ, ничего не скажешь. Не зря хлеб едят…»
Дамба кончилась, булыжный склон упирался в стену столовой. А из-за угла столовой светились окна общежития. Время довольно позднее, но там не спят…
Ощущение гордости и спокойной уверенности – все хорошо, жизнь налажена – исчезло: «Опять в карты дуются!…»
Какой– то неудачник, легкая пена, которую выбрасывает жизнь, сейчас атаманствует над двумя десятками взрослых людей, здравых, рассудительных, знающих себе цену. И ему, мастеру Дубинину, всесильному человеку, слово которого хватают на лету, не так-то просто прийти и сказать: «Баста, ребята! Кончай канитель!»
Все хорошо, все налажено… Но все ли? Сытно, покойно, даже слишком покойно – сон да работа, работа да сон…
Дубинин мог заставить в трескучие морозы ворочать тяжелые камни. Нужно! Он мог приказать сплавщикам, вовсе не трезвенникам: на участке не пить. Нужно! В этом «нужно» и была сила Александра Дубинина. Но отбери сейчас карты, сразу зашумят:
– Мы что – подневольные тебе? Ишь порядочки – играть нельзя. Нет для работы вреда? Нет. Ну и не зарывайся.
А ведь так просто не кончится: где карты, там и выпивка и скандалы, мало ли что может стрястись. Пусть. Спохватятся – тут-то он и появится, тут-то скажет свое «баста». И попробуй тогда возразить, попробуй ослушаться!
В берег уткнулась лодка. Генка Шамаев выскочил, рывком вытянул лодку на камешник, пружинящими скачками взбежал на дамбу.
– Колдуешь? – спросил он, тоже уставясь в светящиеся окна.
– Прикидываю.
– Обдерет как липку ребят и сбежит, сукин сын.
Дубинин промолчал.
– Дозволь мне, Саша, я из него и деньги вытрясу, и в шею вытолкаю.
– Успеется.
Генка переступил с ноги на ногу, приблизил свое лицо к Дубинину.
– С кем нянчишься? За чужой пазухой счастья ищет. Таких не вытаскивать из порога, а по башке надо бить, когда выныривают.
– Многих тогда пришлось бы по башке бить… Часто и честные люди – не чета Бушуеву – чужое заедают.
– Мудришь что-то. Кто заедает?
– Боюсь, что ты даже…
– Я?…
– Который месяц бабе голову крутишь. Побалуешься, а потом отвернешься. Тебе удовольствие, а ей слезы. Так-то… Не суди других строго.
Генка выпрямился, из-под волос блестели в темноте глаза.
– Суешься, куда не просят.
Погромыхивая по камням, он сбежал с дамбы. Дубинин постоял еще и не спеша начал спускаться.
15
Табачный дым пластовался над головами сбившихся на полу людей. Многие с испугом косятся на Бушуева: быть не может, чтобы срывал такие выигрыши без жульничества, зря зарывается, не простят… Прекратились шутки, исчез смех, в густом, прокуренном воздухе минута за минутой копилось что-то зловещее, все ждали – вот прорвется.
Николай Бушуев, в нижней рубахе распояской, подвернув по-турецки ноги, сидел возле денег. Он несколько раз рассовывал деньги по карманам, а они снова вырастали у его колен. Когда Бушуев поднимался и шел пить, все головы поворачивались вслед за ним, десятки пар глаз с подозрением следили за каждым его движением. Бушуeв не спеша наливал в алюминиевую кружку воду из бака, жадно пил, возвращался, снова усаживался по-турецки.
Егор Петухов дрожащими руками тасовал карты, на рыхлом лице непривычное ожесточение, веки красные. Его чемодан выдвинут прямо в проход, в нем белеет скомканное белье.
Егор проигрывал последнее.
– На все, – безжалостно произносит Бушуев. Который уже раз за вечер он повторяет эти слова.
На все! Егор втягивает голову в плечи, руки дрожат. Он выбрасывает карту. Бушуев спокойно берет ее, мельком бросает взгляд, тянется к колоде.
– Дай сам потяну.
Дрожат руки Егора, дрожит колода карт, дрожат распущенные губы.
Кто– то недружелюбно роняет за спиной Бушуева:
– Взял!
Егор вдруг бросил на пол карты, через разбросанные деньги рванулся к Бушуеву, захрипел:
– Шаромыжничаешь! Задушу, оплевок!
Бушуев напружиненно вскочил на ноги. Неуклюжe ворочаясь среди тесно сбившихся, опешивших людей, со звериным оскалом на багровом лице, Егор ревел:
– Уничтожу! Вдребезги разнесу! Сволочь!
Поднялся на ноги, тяжелый, неуклюжий, качнулся на узкоплечего, утонувшего в просторной рубахе Николая Бушуева – сейчас сомнет, придавит, искалечит… Но Бушуев вдруг низко присел и нырнул на Егора. От короткого удара головой Егор тяжело плюхнулся на пол.
Это произошло быстро – никто не успел сообразить. Никто не схватил Егора, не задержал Бушуева.
Бушуев бросился к своей койке, откинул матрац, и в руках его оказался топор…
Стало тихо. За окнами глухо шумела вода на Большой Голове.
До сих пор все испытывали к Бушуеву только неприязнь, пусть острую, подогреваемую смутными подозрениями, но в ту минуту, когда увидели в его руках топор, поняли – он враг, сам сознает это, не зря же загодя спрятал в койке топор.
– Вот, – Бушуев качнул топором, – сунься кто… Мне терять нечего – враз кончу.
В белой, выпущенной поверх штанов рубахе, острые ключицы выпирают под распахнутым воротом, шея тощая, длинная, как куриная нога, на бледном, тронутом черной щетиной лице пустовато-светлые глаза.
Один против всех. Каждый из сплавщиков наверняка сильнее его. Сплавщиков более двух десятков, целая толпа. И что из того, что в руках Бушуева топор? Топоры лежат в коридоре, нетрудно выскочить за дверь, разобрать по рукам…
Шумят сквозь наглухо закрытые окна пороги. Никто не двигается, стоят, переминаются, глядят на Бушуева. Пахнет не потасовкой на кулаках, нет, топор в любой миг может подняться, и нельзя сомневаться – этот человек с легким сердцем опустит его на первую же подвернувшуюся голову. Его не связывают ни совесть, ни человеческие законы. А даже Егор Петухов, обезумевший сейчас от ненависти и отчаяния, не решится схватить топор, чтобы размозжить череп другому. Более двух десятков здоровых мужиков стоят в растерянности перед слабосильным, узкогрудым человеком. Стоят и молчат… Шумит вода на реке.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: