Уильям Хоуэллс - Возвышение Сайласа Лэфема

— Я не хочу его бросать, — сказал молодой человек, сжав губы. — Я в него по-прежнему верю. А сейчас я хочу предложить то, о чем уже однажды намекал вам. Я хочу вложить в него кое-какие деньги.

— Деньги! — Лэфем нагнулся к нему и нахмурился, сжимая ручки кресла, словно не совсем понимая.

— У меня есть около тридцати тысяч долларов, и я могу вложить их в дело. Если вы не хотите считать меня компаньоном — помнится, вы возражали против компаньона, — пусть это будет просто инвестиция. Как мне представляется, перед нами открываются сейчас некоторые возможности в Мексике, и мне не хотелось бы выступать там только в роли коммивояжера.

Они сидели, глядя в глаза друг другу, потом Лэфем откинулся в кресле и медленно провел рукой по лицу. Когда он отнял руку, черты его еще хранили следы сильного волнения.

— Вашей семье это известно?

— Известно дяде Джеймсу.

— Он считает это для вас выгодным?

— Он считает, что мне пора полагаться на собственные суждения.

— Я мог бы повидаться с вашим дядей в его конторе?

— По-моему, он сейчас там.

— Так вот, я хотел бы на днях с ним поговорить. — Он немного подумал, потом встал и вместе с Кори пошел к двери. — Полагаю, я не изменю своего решения насчет вашего участия в деле, — сказал он холодно. — Уж если я раньше имел на то причины, то теперь и подавно.

— Хорошо, сэр, — сказал молодой человек и стал запирать свою конторку. Общая комната была пуста; Кори принялся складывать свои бумаги, как вдруг в комнату ворвались две женщины; оттолкнув швейцара на лестнице, они направились прямиком к кабинету Лэфема. Одна из них была машинистка мисс Дьюи, на вторую она обещала стать похожей лицом и фигурой лет через двадцать, если тяжелую работу будет перемежать с беспробудным пьянством.

— Это его комната, Зерилла? — спросила женщина, указывая на дверь кабинета рукой, которую она еще не успела высвободить из-под грязной шали. Не дожидаясь ответа, она направилась к двери, но тут дверь распахнулась, и в ней, заполняя ее всю, появился Лэфем.

— Послушайте, полковник Лэфем! — визгливым голосом закричала женщина. — Я хочу знать, почему это вы так обходитесь со мной и с Зериллой?

— Что вам надо? — спросил Лэфем.

— Что мне надо? А то вы не знаете! Денег мне надо, за квартиру платить. В доме есть нечего, значит, и на это нужны деньги.

Лэфем нахмурился так грозно, что женщина отступила.

— Так не просят. Убирайтесь!

— И не подумаю, — захныкала женщина.

— Кори! — сказал Лэфем властным тоном хозяина — он проявил такое безразличие к присутствию Кори, что молодой человек решил, что о нем забыли. — Деннис еще здесь?

— Да, сэр, — ответил с лестничной площадки сам Деннис и появился в комнате.

Лэфем снова обратился к женщине:

— Ну как, послать за извозчиком или послать за полицией?

Женщина заплакала, утираясь шалью.

— Не знаю, что нам и делать.

— Прежде всего — убраться отсюда, — сказал Лэфем. — Кликните извозчика, Деннис. А если еще раз сюда придете, велю вас арестовать. Помните об этом! А вы, Зерилла, понадобитесь мне завтра с утра.

— Да, сэр, — смиренно сказала девушка и вместе с матерью ушла вслед за швейцаром.

Лэфем молча закрыл свою дверь.

На следующий день за завтраком Уокер, видя молчаливость Кори, говорил за двоих. Он говорил о Лэфеме, который, с тех пор как начались его очевидные трудности, приобрел для своего бухгалтера загадочную притягательность, и наконец спросил:

— Видели вчерашний цирк?

— Какой цирк? — спросил в свою очередь Кори.

— Да этих двух женщин и нашего старика. Деннис мне все рассказал. А я ему сказал, что, если он дорожит своим местом, пусть лучше держит язык за зубами.

— Отличный совет, — сказал Кори.

— Ну ладно, не хотите говорить — не надо. На вашем месте и я бы не стал, — ответил Уокер, уже привыкший к тому, что Кори и не думает задирать перед ним нос. — Но вот что я вам скажу: старик не может на всех полагаться. Если и дальше так пойдет, молва поползет обязательно. К вам в контору заявляется женщина и угрожает вам при швейцаре — и вы надеетесь, что швейцар при этом не задумается? А это уж последнее дело, потому что, когда швейцар начинает думать, он начинает думать не то что надо.

— Не понимаю, отчего бы даже и швейцару не подумать обо всем этом правильно, — ответил Кори. — Я не знаю, кто была эта женщина, но она, видимо, мать мисс Дьюи; неудивительно, что полковник Лэфем рассердился, когда к нему так нагло ворвались. Вероятно, она жалкая, опустившаяся женщина; он делал ей добро, а она стала этим злоупотреблять.

— Так, вы считаете, это? А почему тогда фамилии мисс Дьюи нет в платежной ведомости?

— Это опять-таки доказывает, что речь идет о благотворительности. Только так и можно это понять.

— Ну ладно! — Уокер закурил сигару и прищурился. — Значит, не только швейцару, но и бухгалтеру не следует думать не то что надо. Но, сдается мне, мы-то с вами думаем об этом одинаково.

— Да, только в том случае, если вы думаете то же, что и я, — твердо сказал Кори. — И я уверен, вы думали бы именно так, если б видели этот «цирк» своими глазами. Когда человека шантажируют, он ведет себя иначе.

— Смотря по тому, что это за человек, — сказал Уокер, вынимая сигару изо рта. — Я никогда не говорил, что наш старик чего-нибудь боится. Не тот характер.

— Характер , — продолжал Кори, не желая долее обсуждать эту тему иначе как в общих словах, — должен чего-то стоить. Если он становится добычей случайности и видимости, то не стоит ничего.

— Случайности происходят даже в самых благородных семействах, — упорствовал Уокер с вульгарной, веселой тупостью, возмутившей Кори. Ничто, пожалуй, не отделяло так его прозаическую натуру от пошлости, как инстинктивное великодушие, о котором, однако, не решусь сказать, что оно было всегда безошибочным.

Вечером этого дня, когда контора опустела, пришла очередь мисс Дьюи говорить с Лэфемом. На ее стук он открыл дверь и встревоженно посмотрел на нее.

— Что тебе, Зерилла? — спросил он с грубоватой ласковостью.

— Я не знаю, что делать с Хэном. Опять вернулся. Они с матерью помирились и вчера напились, когда я пришла домой, и так безобразничали, что прибежали соседи.

Лэфем провел рукой по красному, воспаленному лицу.

— Не знаю, как быть. Вы доставляете мне вдвое больше хлопот, чем моя собственная семья. А не будь тебя, Зерилла, я бы знал, что делать, как быть, — продолжал он, смягчаясь, — мамашу бы твою я засадил куда надо, а парня на три года отправил бы в дальнее плавание…

— Мне кажется, — сказала со слезами мисс Дьюи, — что он назло мне так часто возвращается. Уезжает он самое большее на год, и ведь его не обвинишь в привычном пьянстве, когда это всего лишь кутежи. Прямо голова идет кругом.