Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

Снегопад прекратился, легкий мороз холодил лицо.

– Тебе понравился спектакль? – спросила Наташа.

Ринтын, не кривя душой, рассказал о своих ощущениях.

– И со мной было почти так,– заметил Кайон.

– Ребята,– Наташа даже приостановилась,– как вам еще много надо понять! Дорасти до вершин культуры! Придется часто ходить в театр, много читать, прислушиваться к мнению настоящих знатоков искусства. Я, со своей стороны, обещаю сделать все, чтобы вы проделали этот путь быстрее.

– Мне всегда казалось, что я давно сделал прыжок, из первобытности в социализм,– задумчиво сказал Кайон.– А оказывается – вон еще сколько шагать. Да еще с твоей помощью,– он повернулся к Наташе.

– Да, да! – не уловив иронии в словах Кайона, подхватила она.– Трудный путь.

На Невском проспекте Кайон попрощался и отправился домой. Проводив Наташу на поезд, Ринтын возвратился трамваем до угла Восьмой линии и Среднего проспекта, а дальше пошел пешком. Небо прояснилось, и в пролетах улицы виднелись далекие и редкие звезды.

И сердце Ринтына защемило от желания увидеть родное чукотское небо, такое богатое звездами! В эту пору уже полыхает полярное сияние, с которым ничто по красоте не может сравниться. Пусть это не волнует всех, а только одного человека, того, который родился и вырос в скалах, на пустынных берегах, под северным сиянием и холодными звездами. А когда стоишь на вершинах гор, откуда открываются просторы сразу двух океанов – Ледовитого и Тихого,– вот тогда ощущаешь подлинное величие природы.

В комнату заглянул комендант общежития и, ткнув пальцем в каждого, сказал:

– Тебе, тебе и тебе явиться в мой кабинет!

Кабинетом коменданта назывался закуток с нестругаными стеллажами из горбыля, на которых хранились кипы постельного белья.

В углу стоял обшарпанный письменный стол, аккуратно покрытый цветной бумагой. За столом восседал незнакомый человек в мохнатом демисезонном пальто и в ботинках на толстой каучуковой подошве. От подошв на пол натекла вода.

Перед незнакомцем лежали толстый блокнот и изящная авторучка.

– Мы же отобрали китайцев,– сказал он, бросив беглый взгляд на Черуля.

– Он не китаец,– поправил комендант,– он этот самый…

– Нанаец,– подсказал Черуль.

– О, нанайская борьба! – заулыбался незнакомец.– Как же, знаю! Хороший эстрадный номер для концерта. Но в цирке не годится. Разве только в клоунаде.

– Товарищи! – официальным тоном заговорил комендант.– Мы вас пригласили сюда, чтобы отобрать из вас участников…

– Позвольте мне! – вмешался незнакомец.– Разрешите прежде представиться: помощник режиссера Ленинградского государственного цирка Янковский… Так вот, друзья мои… К новогодней программе намечается большой пролог-парад, символизирующий нерушимую дружбу народов. Кто вы по национальности? – спросил Янковский Иржи.

– Чех.

– Чехословак?

– Чех,– повторил Иржи.

– Народный демократ?

– Коммунист.

– Годишься,– решительно сказал Янковский.– Так вот, позвольте мне закончить свою мысль. Наш цирк устраивает новогоднее представление, не имеющее равных по идейной насыщенности. В представлении примут участие самые яркие звезды циркового искусства. А вначале пройдут колонны, символизирующие дружбу народов, с флагами, транспарантами… Вы улавливаете мою мысль?

– Улавливаем,– ответил за всех комендант.

– Каждый участник должен проникнуться сознанием ответственности и представлять всю важность данного мероприятия,– важно закончил речь Янковский и кивнул Черулю: – Снимите рубашку.

– Зачем?

– Я должен посмотреть, подходите ли вы по телосложению.

Черуль с готовностью стянул через голову рубашку и предстал перед помощником режиссера во всем великолепии своих мускулов.

– Отлично! – воскликнул Янковский.– Можете одеваться.– И повернулся к Иржи: – А вы можете не раздеваться – я и так вижу, что вы подходите… А вы,– обратился он к Кайону,– извините, но должны раздеться.

Янковский поднялся со стула и потрогал пальцами небольшие, но плотные мышцы Кайона.

– В середину колонны годишься,– снисходительно произнес он.

Настала очередь Ринтына. Он сбросил рубашку и поежился: в закуточке было прохладно. Янковский кинул на него быстрый взгляд:

– Нет! Для дружбы народов вы слишком тощи! Простите меня за откровенность, но жидковаты для феерического парада. Еще раз прошу прощения.

Ринтыну стало обидно. Он почувствовал, как жаркая волна прилила к лицу, глаза быстро-быстро заморгали… Как-то не приходилось ему видеть себя со стороны, и он не думал, что выглядит так невыразительно, что не может олицетворять дружбу народов. Он стиснул зубы, овладел собой и, пока просовывал голову в вырез рубашки, почти смирился со своей участью.

Но, видимо, все заметили, как он огорчился. Янковский утешил его:

– Я вам обещаю контрамарку на первое представление. А вы, друзья,– обратился он к остальным,– должны с завтрашнего дня являться на репетицию в здание цирка. Знаете, где находится цирк?

– Знаем,– снова за всех ответил комендант.

Накануне представления Янковский протянул Ринтыну бумажку:

– Пройдете по этой контрамарке и сядете в директорской ложе.

– А нельзя ли куда-нибудь в другое место? – испугавшись, попросил Ринтын. Слово “ложа” у него связывалась с тем миром, где состоятельные люди “имели собственную ложу” на весь театральный сезон, совершали в ней неблаговидные сделки; он вспомнил, как герои Бальзака в полумраке лож продолжали растленную буржуазную светскую жизнь.

– Чудак вы! – усмехнулся Янковский.– Оттуда лучше всего видно. А кроме того, другие места у нас платные и все билеты на них проданы.

– Хорошо,– покорно согласился Ринтын и взял бумажку.

Ринтын пришел на представление загодя. В цирке еще было пусто. Горели лишь боковые бра, тускло освещая яркий ковер на манеже. Над входом на арену висел красочный занавес с гербом СССР и изображением сплетенных рук, символизирующих нерушимую дружбу.

Ринтын сидел в одиночестве в ложе и в который раз осматривал внутреннее устройство цирка. По числу канатов, тросов и блоков он мог поспорить с большим парусным кораблем. Купол был удивительно будничен и прост. Железные конструкции, перекрытия, выкрашенные в темно-зеленую краску, совсем не вязались с праздничной обстановкой цирка.

Появились первые зрители. Эта была совсем не та публика, какую он видел в Академическом театре драмы, по пестроте своей она скорее походила на эрмитажную.

Скоро даже ряды, находящиеся чуть ли не под самым куполом, заполнились до отказа. Лишь Ринтын сидел в одиночестве в ложе и чувствовал себя неуютно. Хорошо бы сесть вон там, у самого манежа, или забраться под купол, рядом со стальными тросами и канатами.