Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

– Интересно. “Квентин Дорвард”, Вальтер Скотт.

– Куда мне девать этот груз? – все больше раздражался Журин.

– Я думаю, что колхозный клуб возьмет. Да и школа не откажется,– сказал Татро.

Журин махнул рукой и зашагал к воде: к берегу подходил кунгас.

Давно ли Ринтын прочитал первое слово, а любовь к книге у него уже была большая. Буква за буквой, слово за словом он прочитал все книги на чукотском языке, какие были в школьной библиотеке. Их было немного: “Приключения барона Мюнхгаузена”, “Марья-большевичка” Неверова, сборник для чтения. Потом стал читать по-русски. Впервые Ринтын услышал стихи в чтении Прасковьи Кузьминичны… Он стал брать в библиотеке только книги, написанные короткими строчками. А затем он услышал чтение Василия Львовича.

Весной, когда Ринтын окончил на “отлично” второй класс, Василий Львович подарил ему книгу в простом бумажном переплете. Она называлась “Муму”.

Эту книгу Ринтын читал, сидя в пустом, старом вельботе на берегу моря. На воде кричали чайки, шумел ветер; над головой синело чистое небо, полное воздуха, как надутый парус. Но Ринтын ничего не слышал и не видел. По его щекам текли слезы, и сквозь их радужную пелену мальчику представлялась плывущая по реке лодка с сидящим в ней Герасимом… За лодкой плывут брошенные весла… Ринтын запомнил имя писателя – Тургенев.

“Записки охотника” произвели на Ринтына еще большее впечатление. Каждая страница открывала ему новый мир, перед ним являлись новые, интересные люди и делились с ним, чукотским мальчиком, своими мыслями. Многое оставалось непонятным для Ринтына, и все же прочитанные книги были маленькими лучами, освещавшими по капле скрытый от Ринтына мир.

Прошло несколько месяцев, и вновь наступила зима, а ящики с книгами, о которых в Улаке никто не вспоминал, не выходили из головы мальчика. Ринтын спросил про ящики у Татро.

– Узнай об этом лучше у самого Журина,– сказал Татро,– он хозяин всех товаров.

К Журину Ринтын не пошел и решил узнать о судьбе книг через Эрика. Он искал случая поговорить с новым мальчиком. Этот случай скоро представился.

Обычно в свободное от занятий время Ринтын возил лед из речки Тэювээм. Русские жители Улака охотно пользовались услугами Ринтына. Эта работа давала ему немного денег.

Жена Журина попросила Ринтына привезти и к ним лед. Эрик вызвался ехать с Ринтыном. Как только собаки взяли, Эрик развалился на нарте и начал ни к селу ни к городу выкрикивать:

– Так-так! Поть! Поть!

Собаки удивленно оглядывались, но, увидев спокойное лицо своего постоянного каюра, отворачивались, как бы пряча насмешку: “Вот сел пустой жестяной бак!”

Когда нарта поравнялась с пекарней, их окликнул Петя:

– Куда?

– За льдом,– ответил Ринтын.

– И я с вами! – закричал Петя в открытую форточку, откуда валил густой, пахнувший теплой мукой пар.

Еще осенью Петя, наконец, добился своего: отец ему купил шесть собак, а Рычып смастерил такую нарту, какую имел не каждый улакский охотник. Петя выкатил нарту, быстро запряг собак и поехал вслед за Ринтыном.

Поехали прямо по лагуне, к устью реки Тэювээм. Эта небольшая речка начинала свой путь высоко в горах и текла вниз, перепрыгивая через камни. Достигнув низины, она умеряла свой стремительный бег и уже спокойно, вбирая в себя все окрестные ручейки, вливалась в широкую лагуну. Ранней весной она вольготно разливалась по тундре, летом пересыхала до того, что, бывало, в широкой долине от нее оставалось лишь несколько длинных прозрачных лужиц. Зимой Тэювээм промерзала до самого дна и служила улакцам кладовой прозрачного и звонкого льда для питьевой воды. Считалось даже, что вода, натаянная из льда речки Тэювээм, особенно вкусна.

Нагрузив нарты крупными кусками льда и прочно обвязав груз ремнями, ребята отправились в обратный путь. Несмотря на сильный ветер и крепкий мороз, они сосали льдинки и весело болтали. Эрик рассказывал о Московском метро, пытаясь взгромоздиться на нарты, но сидеть на острых льдинах было не очень удобно. Петя перевел разговор на излюбленную тему: что было бы, если бы вдруг на Чукотке стало жарко, выросли леса, зацвели сады.

– Эх! – воскликнул Ринтын.– Если бы на месте лагуны был лес! Густой и зеленый, как крыша на маяке. А на тундровых холмах росла пшеница, из которой делают муку, а потом хлеб!

– Лучше будет так,– поправил его Петя,– на лагуне, на ровном месте было бы поле, а на тундровых холмах – лес.

Проехали собачье кладбище. Это была большая яма, залитая хлорной известью, куда сбрасывали околевших псов. Даже в лютые морозы, когда воздух словно густел и был неподвижен, запах хлорной извести разносился далеко от собачьего кладбища.

– Хорошо, если бы на этом поле пахло сеном! – мечтательно проговорил Ринтын и вздохнул.– Никогда не нюхал сена. Зоя Герасимовна говорит, что сено пахнет лучше самого дорогого одеколона…

– Сено вовсе и не пахнет,– оборвал Ринтына Эрик.– Это просто сухая трава, корм для лошадей – и больше ничего.

– А я читал: “Пахнет сеном над лугами”,– сказал Ринтын и вспомнил о семидесяти ящиках книг.– Петя! Ты знаешь, сколько книг в наше стойбище привезли?

Эрик ответил Ринтыну вместо Пети:

– Я знаю про эти книги. Они лежат около большого склада под брезентом.

Едва Ринтын развез по домам лед и распряг и покормил собак, как его позвали на полярную станцию.

– Лена тебя просила прийти,– сказал дядя Кмоль.– Что-то важное.

Лена была на радиостанции. По ее радостному и взволнованному лицу Ринтын догадался о том, что она получила письмо от Анатолия Федоровича. Лена вынула листочек бумаги и протянула Ринтыну:

– Читай. Это тебе письмо.

“Дорогой Ринтын,– писал Анатолий Федорович.– Прости, что не писал тебе. Все думал, что, ты такой же маленький. А ведь за это время ты, наверное, вырос. Если ты не забыл о чудесном городе с красивой рекой, то знай, я как раз там нахожусь. Люди в нем замечательные! Держатся, несмотря ни на что. Передавай привет улакцам. Помогай Лене. С фронтовым приветом Анатолий”.

Ринтын повертел в руках письмо. Это был листочек обыкновенной бумаги. В отличие от бумаги, на которой писал Ринтын, листочек был нелинованный, от этого слова в конце строчки загибались книзу, как бы скатываясь с горки. Этот лист бумаги побывал в тех местах, где шла война, где советские люди бились за Родину, где дым не вещал о мирной жизни, а указывал на сожженные жилища… Ринтын еще раз перечитал письмо, вслушиваясь в каждое слово. Именно вслушиваясь, потому что слова принадлежали Анатолию Федоровичу, это он их писал, это он разговаривал при помощи письма с Ринтыном. Голос Анатолия Федоровича был так явственно слышен, что мальчик посмотрел на Лену: может быть, и она слышит?