Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

Чем дальше говорил старик, тем речь его становилась все более плавной, фразы закругленнее и благозвучней.

– Довольно! – остановил его Кукы.– В такой день не ты один хочешь говорить!

Старик сконфуженно надел малахай и, слезая со стола, виновато сказал:

– Прости. Я вообразил себя на – колхозном собрании.

Кукы влез на стол и встал, широко раздвинув ноги. Он редко выступал перед народом, и поэтому все притихли, ожидая, что Кукы скажет что-нибудь особенно значительное.

– Товарищи! – выкрикнул Кукы и замолчал, как бы собираясь с мыслями. Он поглядел на ясное небо, на толпу людей перед собой, взглянул зачем-то себе под ноги, и, как только на глаза ему попался красный флаг, он вдруг вобрал в себя воздух и во всю силу крикнул: – Да здравствует наша героическая армия!

Оказалось, что он больше ничего не собирался сказать. Он сошел с трибуны вспотевший, хотя стоял на ней всего лишь несколько минут.

В школе все классы были открыты. Колхозный клуб не мог вместить всех желающих. В большом зале танцевали, в классах пели песни.

Наум Соломонович, яростный противник продажи спиртных напитков, на этот раз изменил своему правилу.

От вина веселье еще больше разыгралось. Смех и песни продолжались до полуночи. Самые отъявленные забияки, готовые лезть в драку после первой же рюмки, были на редкость добродушны и целовались друг с другом.

Поздно вечером с полярной станции принесли телеграмму. Она была от Анатолия Федоровича и Лены с поздравлениями по поводу победы.

Ринтын несколько раз перечитал телеграмму и долго не мог заснуть.

В то лето, казалось, весь Улак готов был тронуться с места. Уезжали многие учителя, приехавшие по контракту на трехлетний срок, а проведшие здесь по шесть и больше лет. Пекарь дядя Павел со всей семьей перебирался на новое местожительство в бухту Гуврэль. Уезжал дядя Кмоль с женой Рытлиной работать в райисполкоме.

Все отъезжающие ожидали прихода буксирного парохода “Водопьянов”, который должен был привезти в Улак бригаду строителей на достройку здания интерната и захватить с собой пассажиров.

Ринтын решил остаться в Улаке. Сначала дядя Кмоль попытался его отговорить.

– Я не хочу уходить из нашей школы,– возражал на дядины доводы Ринтын.– Ведь остался всего лишь один год. А на новом месте и без меня у вас будет много хлопот.

– Тогда договоримся вот как,– предложил дядя Кмоль.– Сейчас ты пока остаешься в Улаке. Через месяц начнут строить аэродром недалеко от Кытрына. Там поработаешь до начала школьных занятий. Заработок весь будет твой. Если справишься, тогда можешь возвращаться в Улак и жить самостоятельно. Но в Улаке ты обязательно должен жить в интернате. Интернат – это настоящий дом, не то что наш. Ты в нем будешь не один, получишь навыки, которые пригодятся в дальнейшей жизни.

Ринтын помогал укладываться дяде Кмолю. Снимая со стены портрет Ленина, он уронил на пол спрятанного под портретом домашнего духа.

– А что с этим делать? – спросил Ринтын.

– Я совсем про него забыл,– сказал дядя Кмоль, беря в руки изображение домашнего бога.

Он долго разглядывал его, как будто впервые видел. Кто знает, сколько поколений предков Кмоля бережно сохраняли его, приносили ему жертвы и держали в самом теплом и уютном углу! Дяде Кмолю и в голову не приходило, что бога можно выкинуть. Ведь это просто мирный домашний бог. Но и брать с собой в Кытрын не было никакого смысла: даже в родном Улаке его пришлось прятать, а каково будет в Кытрыне?

Дядя Кмоль повертел бога в руках и тихо сказал Ринтыну:

– Пусть остается дома. Спрячем его под полом: там мягкий мох и тепло.

Отвернув половицу, дядя Кмоль закопал домашнего бога в прелый, остро пахнущий мох.

– Пройдет много лет…– раздумчиво сказал дядя, не отпуская Ринтына.– Ты окончишь высшую школу, приедешь в родной Улак. Здесь будет уже совсем иная жизнь. Может быть, в Улаке не будет ни одной яранги и люди не будут знать, что такое домашний бог, которого мы призывали на помощь в трудные времена, когда пурга грозила унести в море наши жилища. Тогда ты вытащишь его из-под пола и он напомнит тебе о прежней жизни…

Тетя Рытлина, прощаясь с улакцами, плакала, дядя Кмоль был суров и сдержан. Пекарю, его жене и Пете тоже было грустно расставаться со стойбищем, с его жителями, с которыми они подружились.

– Как только приедешь на место, обязательно напиши письмо,– напутствовал Петю Ринтын.– Не забудь.

– Напишу,– отвечал Петя.– Если удастся уговорить отца, обратно приеду.

Петя сначала было наотрез отказался уезжать из Улака и заявил родителям, что останется. Но слезы матери сломили его упорство, и он, понуря голову, роздал улакским ребятам свое имущество: гильзы для дробового ружья, пращи, несколько эплыкытэтов, прочные санки, сделанные старым Рычыпом.

– Как же ты будешь жить без утиной охоты? – с жалостью в голосе говорил пекарю Рычып.– Скучно станет, приезжай обратно.

– Верно говорит старик,– сказал Кукы.– Если тебе там не понравится, возвращайся в Улак, мы всегда тебе будем рады.

– Спасибо, друзья,– растроганно отвечал пекарь.– Я никогда не забуду вас.

Он обошел всех и поцеловался с каждым.

Дядя Кмоль подошел к Ринтыну и обнял его.

– Будь настоящим человеком,– сурово сказал он.– Ты остаешься один.

– Кмоль,– остановил его Кукы,– Ринтын будет вместе с нами. Улакцы никогда никого не оставляли в беде, в нашем стойбище никогда не было и не будет сирот. Можешь быть спокойным за него, Кмоль.

Вельбот отошел от берега и направился к “Водопьянову”. Громко зарыдала тетя Рытлина. Женщины, стоявшие в толпе провожающих, тоже заплакали.

Вельбот обогнул пароход, высадил пассажиров и вернулся на берег.

“Водопьянов” выбрал якорь и, басовито загудев, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал удаляться в сторону Ирвытгыра. Скоро он скрылся за мысом Ченлюквин, и лишь когда в небе растаял дымок от пароходной трубы, Ринтын покинул берег моря.

Прошел почти год с тех пор, как уехали в Кытрын дядя Кмоль, а в бухту Гуврэль – Павел Николаевич, тетя Дуся, Петька и Анатолий Федорович с Леной. Вновь наступило в Улаке время таяния снегов. Лучи жаркого солнца все дальше на север отгоняли зиму. Солнцу помогали первые стаи птиц, будившие криком безмолвие зимы. Воздух был прозрачен и необыкновенно чист – он стал способным далеко разносить звуки…

Прошедшую зиму Ринтын прожил в новом улакском интернате, в небольшой комнате, рассчитанной на троих. В эту весну Ринтын ни разу не был на утиной охоте и все весенние длинные дни просиживал над учебниками, готовясь к экзаменам.

За окном стучали большие капли, падающие с длинных блестящих сосулек, но Ринтын, увлеченный учебником алгебры, сидел с заткнутыми ушами и ничего не слышал. Под окном бродили собаки, невольно притягивавшие взор Ринтына. Собаки с удивлением разглядывали человека со склоненной головой, сидящего за стеклами. Старый пес, принадлежащий охотнику Ыттырультыну и давно не ходивший в упряжке, особенно досаждал Ринтыну. Пес терся о стекло кончиком носа, оставляя на нем влажный след. Выведенный из терпения нахальством собаки, Ринтын со свирепым криком выбегал на улицу и кидал в пса куски отвалившихся сосулек. Но едва он входил в комнату и усаживался за стол, как за стеклом снова возникала морда старой собаки.