Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

– Если хотите мне помочь,– сказал Ринтын,– разрешите мне взять ваше имя и отчество.

– Как это? – удивился Анатолий Федорович.

Ринтын рассказал о своем разговоре с начальником паспортного стола. Анатолий Федорович расхохотался:

– Вот так Папазян! Ничего! Я напишу ему записочку…

Через несколько дней Ринтын встал раньше всех в бараке и вышел умыться на улицу. В этот день ему предстояло выйти на работу – тальманом Гуврэльского порта.

Наступала осень. Вершины сопок побелели. Со стороны второй бухты тянуло ледяным сырым ветром. Где-то за сопкой сияло солнце, и часть его лучей падала на бухту у створа. Вокруг стояли подведенные под крышу недостроенные дома. Между ними уже обозначились улицы, переулки. Улицы шли одна над другой, уступами, а соединяющее их переулки круто карабкались в гору.

Ринтын поежился, отвернул кран и стал умываться ледяной водой.

– Привет!

Ринтын обернулся и увидел улыбающегося Василия Корнеевича.

– Почему в гости не заходишь?

– На работу устраивался, паспорт получал.– Ринтын похвастался новеньким паспортом.

Василий Корнеевич осторожно взял в руки паспорт и медленно прочитал:

– Анатолий Федорович… Неплохо звучит. Папазян придумал? Или ты сам предложил?

– У меня знакомый есть,– ответил Ринтын,– начальник полярной станции.

– Что ты говоришь?! – воскликнул Василий Корнеевич.– Повезло тебе. А вот мое имя-отчество на ходу придумали. Как раз в момент, когда я получал паспорт, в милицию доставили пьяного боцмана – Василия Корнеевича. Где-то теперь плавает мой тезка! – вздохнул Василий Корнеевич и поплелся в сторожевую будку.

Гриша уступил Ринтыну старую позеленевшую брезентовую куртку, такую жесткую, словно она была сшита из невыделанной моржовой кожи. Еще накануне Ринтыну выдали на складе рукавицы и сапоги.

Работа оказалась несложной. Ринтын сидел на борту судна рядом с лебедчиком и отмечал в блокноте количество заполненных грузом сетей.

Теперь он стал получать в конторе талоны в столовую и в обеденный перерыв как равный садился за стол рядом с Гришей.

Ринтын уже не экономил оставшиеся деньги и по вечерам ходил в портовый клуб смотреть кинофильмы.

Работа изменила Ринтына. Он уже не краснел, слыша крепкое ругательство, и даже иногда переругивался с пароходным тальманом, когда у них не сходились цифры.

Бывало, что моряки приглашали его обедать к себе на корабль. Моряки были на редкость гостеприимными и отзывчивыми людьми. Стоило кому-нибудь из них узнать, что Ринтын собирается ехать в Ленинград, как непременно находились советчики, которые рекомендовали наиболее выгодный и кратчайший путь. С легкой руки Гриши Каврая Ринтына стали звать студентом.

В воскресенье Ринтын еще раз съездил на противоположный берег бухты в гости к Лене и Анатолию Федоровичу.

Лена была на вахте, и Ринтын вместе с Анатолием Федоровичем пришли в радиорубку. Лена с наушниками сидела за столом. Комната была полна знакомых звуков.

– Разрешите представить вам Анатолия Федоровича Ринтына,– торжественно объявил Анатолий Федорович, подталкивая Ринтына вперед.

– Получил паспорт? – обрадованно спросила Лена.

– Получил,– ответил Ринтын.– Уже работаю в порту.

Лена взяла в руки паспорт Ринтына и прочитала вслух: “Ринтын, Анатолий Федорович, год рождения тысяча девятьсот тридцатый, место рождения село Улак Чукотского национального округа”.

– Вот и кончилось твое детство,– грустно сказала Лена.– Ты стал взрослым человеком.

– Что ж, надо вспрыснуть твое совершеннолетие,– улыбнулся Анатолий Федорович.– Верно, Лена?

– Только, чур, подождите меня,– шутливо погрозила она пальцем.

За столом Ринтын охмелел от двух рюмок красного вина. Когда Анатолий Федорович третий раз наполнил его рюмку, Ринтын решительно отказался и попросил чаю.

– Знаешь, Ринтын,– доверительно сказал Анатолий Федорович, когда Лена ушла мыть посуду,– надо реально смотреть на вещи. В этом году ты уже не сможешь попасть в университет. До начала учебного года остались считанные дни, а ты все еще на Чукотке. Я тебе предлагаю поработать на станции, а следующей весной с первым же пароходом отправишься на материк.

Ринтын отрицательно покачал головой.

– Не упрямься, Ринтын,– поддержала вошедшая Лена,– прием в университет уже закончен.

– Да, но ведь приехать в Ленинград можно в любое время. А если я буду там, то можно считать, что я уже в университете,– упрямо твердил Ринтын.– И в следующем году до поздней осени пароходы будут идти только на север, и снова придется столько же ждать.

Ночью Ринтын попрощался с Леной и Анатолием Федоровичем и на попутном катере переправился в порт.

Непросыхающая лужа возле водопроводного крана, где по утрам умывался Ринтын, замерзла. Даже в полдень, когда Ринтын подходил мыть руки, она не оттаивала до конца: по ее краям сверкала на солнце ледяная кромка. Ушли уже два парохода во Владивосток, но Ринтыну так и не удалось попасть на них. В порту с каждым днем все меньше становилось сезонных рабочих: почти все чукчи разъехались по домам. Пэлянны переселилась к крановщику Борису Борисовичу, который получил новую комнату. Те грузчики, которые захотели остаться на зиму, получили комнаты или места в новом доме, выстроенном недалеко от порта. Настал день, когда Ринтын остался один в брезентовом бараке.

Начальник порта уговорил Ринтына поработать еще немного и обещал его отправить на пароходе “Жан Жорес”, ожидавшемся со дня на день.

Дня за три до прихода парохода Ринтын уволился с работы и получил при расчете значительную сумму, вполне достаточную, как уверил начальник порта, чтобы скромно доехать до Ленинграда.

Стояли ясные осенние дни. Иногда по утрам шел редкий снег, который тут же смешивали с грязью автомашины. По вечерам, когда в портовом клубе не было кино, Ринтын шел в сторожку Василия Корнеевича и болтал с ним до полуночи.

Василий Корнеевич говорил с Ринтыном только на русском языке и не обращал внимания на бесконечные поправки Ринтына.

Однажды, когда Ринтын коротал вечер у Василия Корнеевича и ждал, пока вскипит чайник на маленькой печурке, верный страж социалистической собственности с гордостью показал Ринтыну пачку денег и отпускное удостоверение.

– Начальник порта премировал за отличную работу, завтра еду в родное стойбище.

На следующее утро Ринтыну не удалось подняться с постели. Только когда в ведре-жестянке из-под сухого картофеля не осталось ни капли воды, он с трудом оделся и вышел на улицу. Яркий солнечный свет так слепил глаза, что глядеть было нестерпимо больно. В воздухе стоял холодный металлический запах: Ринтына затошнило. Ему казалось, что все – тракторы, автомашины, портовые краны, большие черно-красные пароходы, стоящие на рейде и у причалов, и жестяная банка – все издает тошнотворный металлический запах.