Юрий Рытхэу - Время таяния снегов

– Приехали,– просто, по-будничному сказала собеседница Кайона.

Ринтын некоторое время сидел неподвижно. Вот и все. Мечта, которой от роду десять лет, сбылась: он в Ленинграде. Но почему нет радости? Ощущалась лишь усталость и беспокойная грусть. Сегодня он в Ленинграде, завтра тоже будет, и послезавтра, и много лет. Можно не торопиться.

Ринтын и Кайон последними вышли из вагона. Они прошли под гулкими сводами, на которых огненными буквами было написано: “Ленинград”, и вышли на улицу. Теперь им надо было разыскать автобус, на котором им нужно было ехать к Василию Львовичу. Из нескольких улиц вливались на площадь потоки машин. Почти у всех горели фары, и они казались юркими живыми существами, подкарауливающими зазевавшегося пешехода. В воздухе тысячами капель висел дождь, и от этого все кругом казалось пронизанным необыкновенным воздушным светом.

Мимо друзей катились сотни машин. Основной их поток двигался по прямой как стрела улице. Мокрый асфальт блестел, и в нем тоже горели огни.

– Видишь, Кайон, это настоящий Ленинград! – Ринтын тряхнул своего друга.

– Проснулся,– проворчал Кайон.

– А вот – Невский проспект. Если ехать все время по этой улице, можно попасть на Неву, на берегу которой стоит университет. Скорее туда, Кайон!

– Что ты, Ринтын, куда ехать, теперь ночь? Да и дождь идет. Давай лучше поедем к Василию Львовичу, а завтра на реку.– Кайон говорил мягко и вкрадчиво, как с малым упрямым ребенком.

– Нет,– отрезал Ринтын,– я очень долго ждал. Если хочешь, я поеду один.

Они разыскали милиционера и спросили, как проехать к университету. Сели на четвертый номер трамвая, окна которого были загорожены широкими спинами. Кондуктор громко объявляла остановки: Литейный, Садовая, Казанский собор, Главный штаб, Академия наук, Университет!

За толстым стеклом университетской двери стоял человек в красивой форме. На рукаве золотой лентой вился знак, как у полярного капитана.

Ринтын робко постучал.

Человек в красивой форме широко распахнул дверь и сиплым голосом спросил:

– Вы кто? Абитуриенты?

– Нет, мы чукчи,– объяснил Кайон.

Человек в красивой форме медленно закрыл дверь и остался по ту сторону толстого стекла.

Ребята понуро отошли.

Над Ленинградом спускалась ночь. Бежали звонкие трамваи, подмигивая разноцветными огоньками. От реки тянуло ночной сыростью и какими-то незнакомыми запахами.

Кайон и Ринтын шагали вдоль набережной. Справа темнели громады домов. Кое-где в окнах горел электрический свет – уютный, теплый. Навстречу попадались прохожие. Они шли мимо Ринтына и Кайона, прижимаясь к гранитному парапету.

Черная речная вода билась о каменные берега, отраженные в ней огни переливались и мерцали. Иногда проплывал маленький буксирный пароход и тонко посвистывал, приближаясь к мосту.

– Что будем делать? – спросил Кайон.– Есть хочется.

– Надо найти магазин и купить чего-нибудь,– ответил Ринтын.– Перейдем трамвайную линию. Там должны быть магазины.

Ребята долго ждали, пока между двумя мостами не будет трамвая. Они быстро перебежали линию.

– Ты смотри! – толкнул Ринтын друга.– Кто жил здесь!

На фасаде тесно лепились мемориальные доски: Павлов, Стеклов, Якоби, Карпинский, Ферсман, Чебышев, Остроградский.

– Вот это да! – проговорил Ринтын.– Столько знаменитостей!

Они медленно обошли фасад, читая каждую доску. Шепча про себя великие имена, они испытывали восхищение перед этими людьми, украсившими человечество своим талантом, своим умом. Ведь рядом университет. Так ли они начинали, как завтра начнут Ринтын и Кайон?.. Тоже приехали издалека… Голова кружится. Будто взобрался на высоту и смотришь оттуда на пенные следы волн, угоняемых ветром вдаль от берега.

Ребята нашли булочную и купили два батона. Они шли по улице и жевали булку, отламывая куски. Чемоданы оттягивали руки, усталость сокращала шаги, хотелось куда-нибудь приткнуться, сесть, лечь…

– А где будем спать? – спросил Кайон.

– Надо устроиться на берегу,– решил Ринтын.– Это приметное место. С утра пойдем прямо в университет.

Они снова пересекли трамвайную линию и остановились. Прямо на них смотрел каменный сфинкс. Ринтын повернулся и увидел второго. У этого был отбит подбородок, и он выглядел добродушнее.

Взгляды обоях каменных чудовищ были устремлены вдаль, поверх многоэтажных дворцов, золотых шпилей и куполов, поверх мостов и бегущих по ним трамваев. Сфинксы смотрели в свое прошлое, в покинутую родную пустыню.

– “Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град Святого Петра в 1832 году”,– громко прочитал надпись Кайон и сказал: – Земляк.

– Какой же он земляк? – удивился Ринтын.– Читай: “из древних Фив в Египте…”

– В том смысле земляк, что тоже издалека,– пояснил Кайон.– Хоть бы улыбнулся нам… А что-то у них в лицах есть… Да, Ринтын? Вроде улыбки?

Кайон смотрел на каменные чудовища, громко говорил, но чувствовалось, что он немножко растерян, ему еще не верится, что наконец-то кончилась долгая дорога, завтра им не нужно никуда ехать. Он сдвинул шапку на затылок, открыв выпуклый, выдающийся вперед, как у олененка, лоб; узкие, широко расставленные глаза блестели от возбуждения и любопытства.

Под сфинксами у самой воды стояла полукруглая каменная скамья.

– Здесь и устроимся,– сказал Ринтын.– Можно даже лечь.

Ребята спустились к воде, поставили чемоданы на каменную скамью, уселись и блаженно вытянули ноги.

– Устал,– вздохнул Кайон.

– Я тоже,– признался Ринтын.– Знаешь, а ведь прошли-то мы совсем немного. Больше ехали.

– Это потому что ходили по камню,– догадался Кайон.– Ведь тундра мягкая, а тут земля закрыта асфальтом и придавлена камнем.

У ног плескалась вода. На другом берегу реки тускло блестел огромный купол собора Исаакия. Ринтын узнал собор, который раньше видел на фотографиях.

– В этом соборе висит маятник Фуко. Он показывает вращение Земли,– сообщил он Кайону.

– Знаю,– ответил Кайон, занося ноги на каменную скамью.

– Ты бы разулся…

– Да? – удивился Кайон, но опустил ногу и принялся развязывать шнурки.

Ринтыну не спалось, хотя было поздно. Прохожие больше не появлялись, огней становилось все меньше и меньше. Воздух был теплый, густой.

Только сейчас, когда Кайон заснул, Ринтын осознал, что он в Ленинграде, в городе, о котором мечтал много лет, видел во снах, грезил наяву, читал в книгах… Вот он, лежит вокруг: за рекой, за спиной, справа и слева – огромный, живой, еще непонятный… Сегодняшний день еще принадлежал тому Ринтыну, который мечтал о Ленинграде, а завтра начнется новая жизнь, и сам Ринтын станет другим, оставившим за чертой дня и ночи детство и отрочество.