Август Стриндберг - Высшая цель

Подойдя ближе, священник узнал женщину, эта была та самая, которую он укорял в церкви за супружеские раздоры. Он понял, что она хочет поговорить с ним, и пригласил ее в дом; он же выйдет к ней, как только переменит одежду.

В другом платье и с другими мыслями он немного спустя переступил порог гостиной, где ждала строптивая супруга. Он спросил, что ее привело к нему. Она ответила, что они вместе с мужем пришли к такому решению: поскольку церковь не оставляет им другого пути, она уйдет из дому. Священнику это не понравилось, он собирался заново напомнить ей декреталии и Послание к Коринфянам, но тут сквозь открытое окно до него донесся скрип песка на садовой дорожке. Он хорошо знал эти легкие, мягкие, почти невесомые шаги, и скрип песка проник в его душу.

– Ваш поступок,– сказал он,– исполнен мужества, и, однако же, это преступление.

– Нет, это не преступление, просто вы так его называете,– отвечала женщина с такой решимостью, будто уже много горестных дней и ночей обдумывала свой шаг.

Священник, несколько раздосадованный, начал подыскивать неотразимо убедительные слова, но тут за окном снова послышались стоны и всхлипы песка на садовой дорожке.

– Вы подаете дурной пример всей общине,– сказал он.

– Того хуже пример я подам, если останусь.

– Вы не сможете претендовать на свою долю наследства.

– Знаю.

– Вы утратите доброе имя.

– Тоже знаю, но это я смогу вытерпеть, потому что ни в чем не виновата.

– А ваш ребенок?

– Его я возьму с собой.

– Но что скажет об этом ваш муж? Оставив свой дом, вы уже не будете вправе распоряжаться своим ребенком.

– Разве нет? Своим собственным ребенком?

– Ребенок всегда принадлежит не одному человеку, а двоим.

– И даже всей мудрости царя Соломона не хватит, чтобы разрешить этот спор. Но я его разрешу, если смогу, положив конец всей этой истории. Я пришла к вам в поисках света, вы же увлекаете меня в катакомбы, гасите там свет и оставляете меня в полной темноте. Я твердо знаю лишь одно: где кончается любовь, там остается лишь грех и унижение; я не хочу жить во грехе, вот почему я ухожу.

Шумное дыхание – словно от сдерживаемых чувств – послышалось под самым окном, однако священник еще не выиграл свою битву, он продолжал:

– Как служитель церкви я обязан руководствоваться единственно божьим словом, а оно твердо и нерушимо, аки скала; но как человек я могу ответить вам лишь то, что подсказывает мне мое сердце, хотя, может, это и грех, ибо сердце человеческое – плохой советчик. Ступайте же с миром и не разлучайте того, что сочетал бог.

– Нет, это сочетал не бог, это устроили родители мужа. Вы же не находите ни единого слова утешения, чтобы напутствовать меня в мой трудный путь.

Священник отрицательно покачал головой.

– Желаю вам никогда не получить камень, когда вы придете просить хлеба,– сказала женщина тоном почти угрожающим и вышла.

Священник снял стихарь, тяжело вздохнул и попытался отогнать тягостное чувство, вызванное этим разговором. Выйдя из комнаты, он сообщил жене, что ему искренне жаль бедняжку.

– А почему ты ей этого не сказал? – перебила жена, судя по всему, знакомая с ходом их беседы.

– Есть вещи, которые нельзя высказывать вслух,– отвечал муж.

– Перед кем нельзя? – не унималась жена.

– Перед кем? Видишь ли, друг мой, церковь, равно как и государство, есть осуществление божественной мысли, но осуществляют эту мысль слабые люди, несовершенные в своих усилиях; вот почему не след открывать слабым людям, что их установления несовершенны, ибо тогда они могут усомниться в божественном источнике сущего.

– Но если люди, разгадав это несовершенство, усомнятся в божественном источнике и раздумья подтвердят обоснованность их сомнений…

– Клянусь всеми святыми, воздух нашего времени поистине отравлен демонами сомнения. Или ты забыла, что первый, кто начал спрашивать, навлек проклятие на весь род человеческий. Если на происходящем сейчас церковном съезде папский легат назвал нашу страну глубоко испорченной, у него были на то свои резоны.

Жена бросила на него быстрый взгляд, словно хотела посмотреть, не шутит ли он, и муж ответил улыбкой, которая показывала, что это всего лишь шутка.

– Не надо так шутить,– сказала она,– я ведь могу и поверить твоим словам. Между прочим, я вообще никогда не знаю, всерьез ты говоришь или шутишь. Отчасти ты и сам веришь в свои слова, а отчасти – нет. Ты так неустойчив, словно и сам стал жертвой тех демонов, о которых говорил.

Чтобы не углубляться далее в этот вопрос, который он предпочитал оставить нерешенным, священник предложил спуститься на лодке к одному красивому местечку, где вдобавок растет несколько деревьев, и там пообедать на свежем воздухе.

Вскоре он уже сидел на веслах, и зеленый дубовый челн рассекал спокойную гладь воды, меж тем как дети старательно раздвигали стебли прошлогоднего камыша, в сухих листьях которого ветер насвистывал песенку пробуждения от зимнего сна. Священник уже снял просторный стихарь и облачился в куртку, носившую у него прозвище «мое старое я». Мощно, как заправский гребец, он работал веслами целых полмили, пока их челн не достиг поросшего березами холма, который высился, будто остров среди каменного моря. Покуда жена накрывала к обеду, муж бегал с детьми вперегонки, собирал подснежники и одуванчики. Он учил их стрелять из лука и стругал для них дудочки из вербы. Он лазил на деревья и катался в траве, как мальчишка, он позволял ездить на себе верхом и под неумолчный смех детей закусывал удила. Он все больше расходился, а когда ребята стреляли в цель, приспособив вместо мишени долгополую куртку, которую он повесил на березу, его разобрал такой смех, что у него даже лицо посинело. Жена тем временем боязливо оглядывалась по сторонам, не видит ли их чужой глаз.

– Ах, дай мне хотя бы здесь, на лоне божьей природы, побыть человеком,– успокоил ее он. И она не нашлась что возразить.

Обед был сервирован на траве, и священник так проголодался, что даже забыл про молитву, о чем ему не преминули напомнить дети.

– А папа не прочитал застольную молитву,– сказали они.

– А где здесь стол? – ответил он вопросом и запустил большой палец в кусок масла.

Мальчишки взвизгнули от восторга.

– Пер, не болтай ногами под столом,– сказал он одному.– А ты, Нильс, не клади ноги на стол,– сказал он другому.

Дети прямо зашлись от хохота, так что даже есть перестали. Еще никогда им не было так весело, потому что еще никогда они не видели отца таким довольным, ему пришлось несколько раз повторить свои шутки, и они всякий раз пользовались неизменным успехом.

День начал клониться к вечеру, пора было возвращаться. Они сложили всю утварь и сели в лодку. Какое-то время в лодке царило то же неуемное веселье, но мало-помалу смех умолк, а детишки заснули, прислонясь к материнским коленям. Отец стал задумчивый и серьезный, как всегда бывает, когда слишком нахохочешься, и чем ближе они подплывали к дому, тем он делался молчаливей. Он, правда, еще пытался время от времени сказать что-нибудь веселое, но вместо веселья в его словах звучала пронзительная тоска. Солнце озаряло косыми лучами беспредельные поля, ветер утих, природу одел меланхолический покой, лишь изредка нарушаемый мычанием коров да страстным зовом кукушки.