Токутоми Рока - Куросиво

Вот Муто, авантюрист и шарлатан, известный еще со времен реставрации; это опасный субъект, с ним нужно держать ухо востро… Ничего, недаром говорят, что выходцы из Тоса гнутся куда ветер дует и за деньги готовы служить кому угодно. Муто тоже, надо полагать, готов поступиться принципами ради наживы. Так что, если он начнет шуметь, надо его купить, и дело с концом. Когда мысленно переберешь да сравнишь, таким образом, всех, то убеждаешься, что в современной Японии не найдется, увы, никого, кто мог бы противостоять Фудзисава… Попробуйте указать человека, умеющего охватить всю обстановку в целом, образованного, усвоившего культуру обоих полушарий, человека, который действительно с полным правом мог бы считаться политическим деятелем конституционного типа, нет, больше того – подлинно государственным мужем! В первую очередь вам придется назвать имя Фудзисава! И в самом деле, разве не замечательная личность этот Фудзисава? А кто он такой? Я! Я Фудзисава! Да-с, именно так! Вокруг ни одного достойного, не прикажете же доверить страну скудоумным или недорослям?..

…Вот что означала улыбка графа Фудзисава, если бы ее можно было расшифровать и выразить словами.

Сущность натуры графа Фудзисава исчерпывающе определялась двумя понятиями – ум и холодный расчет. Подобные люди не внушают симпатии. К человеку, который не совершает ошибок, не питают расположения. Недаром так неприятна добродетель Кун-Мин'а, [123]ведь безупречность внушает невольное отвращение. С удовольствием отмечать слабости и недостатки ближнего и именно ради них относиться к этому ближнему снисходительно таково уж свойство человеческой натуры. Иными словами, с точки зрения обычной житейской морали, недостатки являются отдушиной, своего рода предохранительным клапаном для человека. У графа Фудзисава таким предохранительным клапаном являлось тщеславие, скрывавшее его истинную сущность. Тщеславие заставляло его, человека недюжинного ума, легко поддаваться на лесть; тщеславие толкало его на совершенно не свойственные ему поступки, заставляло волноваться и обижаться по мелочам; тщеславие побуждало его подражать великим людям, причем он часто попадал впросак, а попав впросак, сердился и раздражался. Слабость графа к прекрасному полу тоже, возможно, в известной мере проистекала из его тщеславия.

В отличие от графа Киносита, немногословного и всегда готового без оглядки, со всей энергией браться за выполнение очередной задачи, граф Фудзисава, дальновидный, хладнокровный, и пальцем не шевелил, если это не диктовалось точным расчетом и собственной выгодой. Глаза его видели слишком далеко, чтобы ринуться вперед очертя голову, кровь была слишком холодна, чтобы загореться волнением. Однако в тех пределах, когда это не вредило его интересам, он часто был не прочь прийти человеку на помощь (разумеется, если это не наносило ущерб его достоинству, вернее его самодовольству); он охотно отдавал дань уважения талантам, оказывал почести выдающимся людям. Тщеславие разыгрывает подчас причудливые спектакли! Впрочем, не только тщеславие – успех всегда придает уверенность в собственных силах, а самодовольство удивительно любит роль благодетеля. Даже ледяная вода, если ее скопится чересчур много, переливается через край.

Настало время, когда щедроты графа Фудзисава, естественно, изливались на ближних и дальних. Пожалование дворянских титулов Цутия, Оида и другим лидерам оппозиции, которого они удостоились несколько дней назад по представлению графа, тоже совершилось, так сказать, вследствие этой избыточной щедрости. Его появление в прошлом месяце на вечере, устроенном дамами в Ююкан'е, вместе с Хигаси – с этим старым упрямцем, которого граф знал в сущности очень мало и который так неожиданно явился в столицу из провинциальной глуши, – тоже было в конечном итоге следствием этой избыточной щедрости. Он как бы говорил этим поступком: если сможете – милости прошу, никому не запрещено попытаться стать Лю Вэнь-шу. Да, граф Фудзисава относится к той категории людей, которые превыше всего любят театральность. Его согласие выполнить просьбу графини Китагава, которая нежданно-негаданно дважды посетила его месяц назад, тоже объяснялось отчасти тем, что просительница застала графа в момент, когда у него было хорошее настроение. Впрочем, будь на его месте любой другой, он тоже не мог бы не посчитаться с дважды повторенной просьбой известной и уважаемой в обществе графики Китагава.

Отношение к женщинам у графа Фудзисава полностью определялось взглядами, которых и в старые и в новые времена придерживалось и придерживается большинство японских мужчин независимо от их политических убеждений. В общем, суть этих взглядов сводится к тому, что женщина рассматривается как милое, глупое существо, специально созданное для утехи мужчин. Довольствоваться одной женой, как и одним мужем, – этого не требовали даже мудрецы Китая. Не говоря уже о Тайко, даже худосочные, нудные Токугава с охотой и удовольствием предавались любовным утехам. Деятели реставрации, учителя и наставники графа, тоже никогда не проповедовали строгой морали. Разве он, несущий бремя ответственности за всю Японию, не стоит какой-нибудь дюжины женщин? Допустим, он обольстил их. Но разве можно вменить ему это в вину? Надо полагать, он заслужил право позволить себе рассеяться, хотя бы изредка… Одним словом, совесть графа в отношении женщин была абсолютно спокойна. Пожалуй, спокойствие это было вполне естественным для человека, привыкшего развлекаться с женщинами, не имеющими своего «я», оно возникло как неизбежное следствие общения с этими живыми трупами. А вот душевная чистота и благородство графини Китагава явились для нее хорошей защитой. Граф согласился выполнить ее просьбу, принял ее брата, виконта Умэдзу, любезно с ним побеседовал, сказал, что так сразу добиться приказа о восстановлении дворянских привилегий, конечно, нельзя, но он, со своей стороны, постарается об этом похлопотать. Во всяком случае, заявил он, чтобы доказать свое раскаяние, виконту придется немножко потрудиться…

Граф устроил виконту место помощника при хранителе императорских усыпальниц и отправил его в Киото. Вот как корректно и любезно обошелся он с графиней. Трудно сказать, чем руководствовался граф Фудзисава, уделив госпоже Китагава минуту от своих многотрудных дел: не то он просто искренне ей посочувствовал, не то имел в отношении ее какие-нибудь низменные расчеты. Как бы то ни было, поскольку эта самая госпожа Китагава месяц назад внезапно уехала в Нумадзу или куда-то еще, вопрос был исчерпан, и если у графа действительно имелись грязные помыслы, то он, без сомнения, начисто просчитался.