Токутоми Рока - Куросиво

Так они глядели друг на друга – маленькая леди на старика, а старик – на маленькую леди, затем рука старика опустилась в карман, извлекла оттуда старенький суконный бумажник, и несколько медных монет со стуком упали в шляпу. Накрашенные губки чуть приоткрылись, показав прелестные, белые, как молоко, зубы, и маленькая леди, поклонившись, отошла прочь.

– Девочка, девочка! – торопливо окликнул ее сидевший рядом со стариком господин в хаори и в хакама. Маленькая леди остановилась и оглянулась через плечо. – Позвольте и мне пожертвовать!

Хаори и хакама размахивали билетом в пять иен. Смерив его пренебрежительным взглядом, маленькая леди, ни слова не ответив, молча прошла вперед.

– Какая гордячка! Впрочем, внешность исключительная… Стоит подождать… этак лет пять… – послышался позади чей-то шепот.

– Дочка – в мать… – развязно откликнулся другой голос.

– Чья она?

– Э нет, благодарю покорно, от роли свата отказываюсь…

– Глупец! Я спрашиваю, чья она дочь?

– Однако ты, кажется, не на шутку заинтересовался… Это, друг мой, Китагава.

– Китагава?! Дочь графа Китагава?.. Этого известного волокиты? Ну, если со временем окажется, что дочка пошла в отца, тогда, брат, пропали все мужчины…

– Может быть, следовало бы поручить ее воспитание такому праведнику, как ты?.. Ой, нет, вряд ли из этого вышло бы что-нибудь хорошее… – говоривший рассмеялся.

Между тем девицы, по-видимому, закончили обход, не оставив без внимания ни одного уголка. Императорские высочества проследовали в комнату отдыха. За ними, словно по команде, встала вся толпа и, как рухнувшая на берег волна уходит в сотни и тысячи ямок и расщелин в прибрежном песке и в камнях, разошлась по курительным, балконам, комнатам для дам, коридорам, разом наполнив все эти помещения говором и гулом.

Луна поднялась высоко, наступил час, когда засыпают цветы. Нетерпеливо ржут лошади, сонно зевают заждавшиеся господ кучера и рикши, а в собрании, где никому и в голову не пришло бы тревожиться о таких пустяках, веселье в самом разгаре. Чем заняты высокие гости, удалившиеся в особые покои, не видно, так как двери, ведущие туда, закрыты. Другие гости расположились на балконе. Граф Осада держит в руке чашку с кофе и, завывая волком, декламирует стихи собственного сочинения. Его слушатели ухмыляются. Некий простодушный губернатор думает о том, как хорошо было бы продемонстрировать свою близость к его сиятельству, этому прохвосту, члену префектуральной управы: «А то он, негодяй, ни во что меня не ставит». Несколько поодаль знаток лошадей толкует сановнику о породах и мастях, а тот, зная о лошадях только то, что им положено иметь четыре ноги, усиленно поддакивает.

Рядом с ними, вцепившись в новоявленного японского Вандербильда, какой-то титулованный скупщик антикварных подделок умоляет во что бы то ни стало уступить ему «ту картину Сэссю, [11]о которой мы недавно говорили». В коридоре пробравшийся в клуб газетный репортер пристает к юному сотруднику министерства иностранных дед:

– Значит, это произойдет через месяц, да? Скажи те же!

– Неудобно, если эти сведения станут известны широкой публике. Прошу вас не разглашать их…

И государственная тайна выбалтывается. В углу несколько молодых людей, с цветками вишни, с программами в руках и с карандашами в нагрудных карманах, недовольно ворчат: «Почему распорядителями назначили только мужчин? Где же справедливость?»

В галерее, где находится дамская комната, расположились дамы. На груди у многих значки членов комиссии по устройству вечера, но все хлопоты, связанные с их обязанностями, они возложили на представителей сильного пола. «Да, нужно уметь носить вечерние туалеты в обществе иностранцев…», – сокрушенно вздыхает одна. На днях жена посла такого-то удостоила ее комплимента по поводу ее манеры одеваться, и это обстоятельство позволяет ей считать себя авторитетом в области европейских мод. Другая, забыв о том, как несколько часов назад, садясь в экипаж, отхлестала по щекам горничную за недостаточно низкий поклон, говорит:

– Не выношу бывших даймё [12]и аристократию… Это высокомерие, эта манера корчить из себя больших господ… Нет, теперь не прежние времена…

При этом она люто ненавидит гордо восседающую посередине комнаты княгиню с торчащими зубами и великолепной бриллиантовой брошью, горящей у воротника.

– А вы уже выбрали себе костюм для маскарада? – спрашивает у входа в дамскую комнату молодая особа в сиреневом платье, обращаясь к такой же молодой особе в розовом.

– Я хочу одеться Офелией… Распущенные волосы, цветы в волосах…

– Это будет чудесно… – в душе сиреневое платье убеждено, что этим рыжим патлам не помогут никакие цветы.

– Право, я так занята, так занята… Двадцатого маскарад, послезавтра английская драма… Я никак не запомню монолог Розалинды…

– А кто играет Орландо? Ах, Канаи-сан из университета, тот, с нависшими веками, похожий немножко на Син-Кома? Не забудьте же пригласить меня!

– Удивляюсь, почему сегодня в программе нет Син-Кома? Любоваться лысиной Отохая – не большое удовольствие!

– Я слышала, Фукускэ будет исполнять роль Ёсицунэ [13]в пьесе «Пропуск через заставу» [14]во время предстоящего визита государя на виллу Киносита… – вмешивается в разговор подошедшее золотистое платье.

– Правда?

– Мне говорил Сугимото-сан.

– В самом деле? Ну, значит, хлопот опять прибавится… И отчего это времени так в обрез, право! Вчера бал, сегодня концерт… Ведь только надевать и снимать эти европейские платья и то утомительно. В последнее время мне все снятся танцы. Просыпаюсь, а ноги все еще дергаются… Честное слово, это уже настоящая «танцевальная болезнь». Я измучилась… – узкие, как серп молодого месяца, брови – предмет гордости розового платья – слегка хмурятся.

– Но ведь этим мы тоже способствуем пересмотру договоров… Одеваться по-европейски, танцевать – это наш долг…

– О, какая патриотка!

– Вовсе нет, ведь я же не Китадзима-сан! А эта госпожа Китадзима, хотя и умеет так прекрасно писать и говорить умные речи, но на самом деле она, право же, невыносима… Вот и недавно…

Две головы склоняются поближе, к самым губам розового платья.

– Не может быть! Неужели это правда? -

– Правда, конечно! Мне говорила служанка…

– И про графа Фудзисава – правда?

– 'tis quiet possible…

– А графиня Китагава? Правду говорят, будто она и граф Фудзисава?..

– Выдумки!

– Да, но я сама слышала, как минуту назад граф Фудзисава сказал Митико – этой, видели, такой молчаливой девочке… Все говорят, что из нее вырастет красавица, но я терпеть не могу таких надутых, серьезных детей…

– Так что же граф Фудзисава сказал Митико?