Борис Шергин - Сказки

Дружина спросила Рядника:

Почему на зимовье у Мерзлого моря ты и шутил, и смеялся, и песни пел, и сказки врал? А здесь, на Двине, беседуешь строго, говоришь учительно, мыслишь о полезном.

Иван Рядник рассмеялся:

– Я мыслил о полезном и тогда, когда старался вас развеселить да рассмешить. На зимовье скука караулит человека. Я своим весельем отымал вас у болезни. А здесь и без меня веселье: здесь людно и громко, детский смех и девья песня. Я свои потешки и соблюдаю в сундуке до другой зимовки.

Дела и уменья, которые тебе в обычай, не меняй на какое-нибудь другое, хотя бы то, – другое, казалось тебе более выгодным.

В какой дружине ты укаменился, в той и пребывай, хотя бы в другом месте казалось тебе легче и люди там лучше.

Пускай те люди, с которыми ты живешь, тебе не по нраву, но ты их знаешь и усвоил поведенье с каждым.

А с хорошими людьми не будет ли тебе в сто раз труднее?

При Ивановой дружине Порядника был молодой робенок Павлик Ряб.

Он без слова кормщика воды не испивал. Если кормщик позабудет сказать с утра, что разговаривай с людьми, то Павлик и молчит весь день.

Однажды зимним делом посылает Рядник Павлика с Ширши в Кег-остров. В тороки к седлу положил хлебы житные.

Павлик воротился к ночи. Рядник стал расседлывать коня и видит: житники не тронуты. Он говорит:

– У кого из кегостровских-то обедал?

– Приглашали все, а я коня пошел поить.

– Почему же отказался, если приглашали?

– Потому, что у тебя, осударь, забыл о том спроситься.

– Ну, а свой-то хлеб почто не ел?

– А ты, осударь, хотя и дал мне подорожный хлеб, а слова не сказал,что, Павлик, ешь! Рядник, помолчав, проговорил:

– Ох, дитя! Велик на мне за тебя ответ будет.

Ивану Ряднику привелось идти с Двины в Сумский берег на стороннем судне. Пал летний ветер, хотя крутой, но можно бы ходко бежать, если бы кормщик правил поперек волны. Но кормщик этим пренебрегал, и лодья каталась и валялась. Старый и искусный мореходец

Рядник не стерпел:

– Ладно ли, господине, что судно ваше так раболепствует стихии и шатается, как пьяное? Кормщик ответил:

– Это не от нас. Человек не может спорить с божией стихией.

– Сроду не слыхал такого слова от кормщика,-говорит Рядник.-А сколько лет ты, господине, ходишь кормщиком?

– Годов десять – двенадцать,– отвечает тот.

– Что же ты делал эти десять-двенадцать лет?!– гневно вскричал Рядник.Бездельно изнурил ты свои десять-двенадцать лет!

– Какое-то лето кормщик Иван Рядник остался дома, в Ширше.

Его навещали многие люди, и я пошел, по старому знакомству. Был жаркий полдень. Именитый кормщик сидел у ворот босой, грудь голая, ворот расстегнут. Вслед за мной идет тиун из Холмогор. Он хотел знать мненье Рядника о споре холмогорцев с низовскими мореходцами.

При виде важного гостя я схватил в сенях кафтанец и накидываю на плечи Ивана для приличия. А Иван сгреб с себя кафтан рукой и кинул в сторону. Когда тиун ушел, я выговорил Ряднику:

– Как ты, государь, тиуна принимаешь будто из драки выскочил. Ведь тиун-то подивит! Рядник мне отвечает:

– Пускай дивит, когда охота. Потолковали мы о деле, а на рубахи, на порты я не гляжу и людям не велю. В чем меня застанут, в том я и встречаю.

Опять было на Груманте.

Одного дружинника, как раз в деловые часы, начала хватать болезнь: скука, немогута, смертная тоска. Дружинник говорит сам себе:

«Меня хочет одолеть цинга. Я ей не поддамся. У нас дружина малолюдна. Моя работа грузом упадет на товарищей. Встану да поработаю, пока жив».

Через силу он сползал с нар и начинал работать, И чудное дело – лихая слабость начала отходить от него, когда он трудился.

Дружинник всякий день и всякий час сопротивлялся немощи. Доброй мыслею побеждал печаль и победил цингу: болезнь оставила его.

Ушаков и товарищи пришли в Сумский посад. Был праздник и сумляне пригласили их к столу.

Маркелов подкормщик говорит:

– Какой страх – со всеми есть и пить, а не знаем, кто какой веры! У меня и ложки с собой нет.

Маркел говорит:

– Какой страх людей обижать! В ложку ты свою веру собрал.

Как-то Маркел с Анфимом жили в Архангельске. У корабельной стройки взяли токарный подряд. Маркел и жил на корабле, Анфим – в городе. Редко видя учителя, Анфим соблазнился легкой наживой – торговлей. Запродал даже токарную снасть. Маркел этого ничего не знает.

Но вот рассказывают, пробует он маховое колесо у станка и видит будто, что заместо спиц в Колесе вертится Анфимка Иняхин.

Опамятовавшись от видения, Маркел прибежал к Анфиму:

– Друг, с тобой все ли ладно?

– А что же, Маркел Иванович? – удивился Анфим.

– Ты сегодня в видении передо мной колесом ходил.

– Ужели? – простонал Анфим и заплакал: – Ты меня, отец, правильно обличил. Торговлишка меня соблазнила. Я задумал художество наше бросить.

Ходил Маркел по Лопской тундре, брал ягоду морошку. На руке корзина, у пояса серебряный рожок призывный. Ягоды берет и стих поет о тишине и о прекрасной Матери-Пустыне. А заместо тишины к нему бежит мальчик лопин:

– Господине, не видал оленя голубого?

– Не видал,-говорит Маркел.

– О, беда! – заплакал мальчик.– Я пас оленье стадышко и уснул. Прохватился – оленя голубого нет.

– Веди меня к тому месту, где ты оленей пас,– говорит Маркел.

Вот они идут по белой тундре, край морского берега. А под горою свеи у костра сидят, в котле еду варят.

– Они варят оленье мясо,– говорит Маркел.

– Нет, господине,-спорит лопин.– Я видел, у них в котле кипит рыбешка.

– Рыбешка для виду, для обману. Они кусок оленины варят, а туша спрятана где-нибудь поблизости.

И Маркел, отворотясь от моря, зорко смотрит в тундру. А тундра распростерлась, сколько глаз хватает. И вот над белой мшистой сопкой вскружился черный ворон. Покружил и опустился в мох с призывным карканьем.

– Там закопана твоя оленина,– сказал Маркел,

К белому бугру пришли, ворона сгонили, мох, как одеяло, сняли: тут оленина.

А свеи из-под берега следят за лопином и Маркелом. Как увидели, что воровство сыскалось, и они котел снимают, лодку в воду спихивают. А Маркел в ту пору приложил. к устам серебряный рожок и заиграл. Свеи рог услышали, в лодку пали, гонят прочь от берега; только весла трещат – так гребут. Их корабль стоял за ближним островом. Так спешно удалялись, что котел-медник на; русском берегу покинули.

Этот котел Маркел присудил оленьему пастуху. Пастух не в убытке: котел-медник дороже оленя.