Кнут Гамсун - Под осенней звездой

И он пускается в рассуждения о том, что любая из них пошла бы за меня, но я больше не нужен капитану. Назавтра мне незачем даже идти в лес… Голос Фаль кенберга доносится словно бы издалека, я погружаюсь в глубины сна.

К утру лихорадка отпускает меня, я еще чувствую слабость, но все равно собираюсь в лес.

– Тебе незачем надевать рабочую блузу, – говорит Фалькенберг. – Я ведь тебе сказал.

Что же, он прав. И все-таки я надеваю блузу, пото му что вся остальная моя одежда мокрая. Фалькенберг сконфужен, ведь он нарушил наш уговор; в свое оправ дание он говорит, будто думал, что я наймусь к пастору.

– Стало быть, ты не пойдешь на железную доро гу? – спрашиваю я.

– Гм. Нет, пожалуй, это не годится. Посуди сам, сил моих больше нет бродяжничать. А лучшего места, чем здесь, не сыщешь.

Я притворяюсь равнодушным и перевожу разговор на Петтера, словно его судьба вызывает у меня горячее участие – бедняга, вот кому хуже всех придется, его теперь вышвырнут вон, останется без крова.

– Скажешь тоже – без крова! – возражает Фаль кенберг. – Он провалялся здесь законный срок, сколько положено по болезни, и теперь вернется восвояси. Ведь у его отца собственный хутор.

И Фалькенберг признается, что с тех пор, как мы расстались, его мучит совесть. Если б не Эмма, он плю нул бы на капитана.

– Вот, возьми, – говорит он.

– Что это?

– Рекомендации. Мне они уже не нужны, а тебе пригодятся при случае. Вдруг ты надумаешь стать на стройщиком.

Он протягивает мне бумаги и ключ для настройки.

Но у меня не такой хороший слух, как у Фалькен берга, мне все это ни к чему, и я говорю, что мне легче точило настроить, чем пианино.

Фалькенберг смеется, у него камень с души свалил ся, когда он увидел, что я не унываю…

Фалькенберг ушел. А мне спешить некуда, я ложусь одетый на постель, лежу и думаю. Что ж, работа все равно кончена, так или иначе надо уходить, не век же здесь жить, в самом деле. Только вот никак я не ожи дал, что Фалькенберг останется. О господи, если б капи тан взял меня, я работал бы за двоих! А может быть, попробовать как-нибудь отговорить Фалькенберга? В конце концов, замечал же я, что капитану не очень-то приятно держать работника, который носит его фами лию. Но, видно, я все-таки ошибался.

Мысли теснились у меня в голове. Ведь мне не в чем себя упрекнуть, я работал на совесть и, занимаясь сво им изобретением, не украл у капитана ни секунды вре мени…

Потом я задремал, и меня разбудили шаги на лестнице. Не успел я встать, как капитан уже появился в дверях.

– Нет, нет, лежите, пожалуйста, – сказал он ласково и хотел уйти. – Или ладно, раз уж я вас разбудил, может быть, мы с вами сочтемся?

– Да, конечно. Если капитану угодно…

– Откровенно говоря, мы с вашим товарищем пола гали, что вы останетесь у пастора, и потому… А сезон кончился, и в лесу невозможно работать. Впрочем, там еще остается небольшой участок. Но вот какое дело – с вашим товарищем я уже рассчитался, и не знаю те перь…

– Само собой, я согласен на ту же плату.

– Но мы с ним рассудили, что вам полагается при бавка.

Фалькенберг не говорил про это ни слова, и я сразу понял, что капитан все решил сам.

– У нас с ним был уговор получать поровну, – сказал я.

– Но ведь он работал у вас под началом. И по спра ведливости я должен накинуть вам по пятьдесят эре за день.

Поскольку он не оценил мое великодушие, я перестал спорить и взял деньги. При этом я обмолвился, что ожи дал получить куда меньше.

Капитан сказал:

– Ну и прекрасно. А вот вам рекомендация, в кото рой сказано, как добросовестно вы работали.

И он протянул мне бумагу.

Это был простой и добрый человек. И если он ни сло ва не сказал о водопроводе, который предполагалось проложить весной, значит, у него были на то свои при чины, и я не хотел задавать ему неприятные вопросы.

Он спросил:

– Итак, вы идете на железную дорогу?

– Право, я сам еще не решил.

– Ну что ж, спасибо за все.

Он пошел к двери.

И тут я, болван этакий, не удержался:

– А не найдется ли у капитана какой работы попоз же, весной?

– Не знаю, там видно будет. Я… Это зависит… А как вы намерены распорядиться своей пилой?

– Если позволите, я пока оставлю ее здесь.

– Разумеется.

Капитан ушел, и я остался сидеть на постели. Ну вот, все кончено. Господи, господи, помилуй нас, грешных! Сейчас девять часов, она уже встала, она там, в доме, который виден отсюда через окно. Надо мне уходить.

Я отыскал свой мешок, уложил вещи, натянул поверх блузы мокрую куртку и собрался идти. Но вместо этого я снова сел.

Вошла Эмма и сказала:

– Иди завтракать! – Я увидел у нее в руках свое одеяло, и меня охватил ужас. – А еще фру велела спросить, не твое ли это одеяло.

– Это? Нет. Мое у меня в мешке,

И Эмма унесла одеяло.

Я ни за что на свете не мог сознаться. Пропади оно пропадом, это одеяло!.. Может, мне спуститься вниз и позавтракать? Это прекрасный случай проститься с нею и поблагодарить. Все получится как бы само собой.

Эмма снова приносит аккуратно сложенное одеяло и кладет его на табурет.

– Иди скорей, кофе простынет, – говорит она.

– А зачем ты положила здесь одеяло?

– Хозяйка велела.

– Наверное, оно Фалькенбергово, – бормочу я.

Эмма спрашивает:

– Ну как, ты уходишь?

– Да, ухожу, раз ты знать меня не хочешь.

– Ишь ты какой! – говорит Эмма, бросив на меня быстрый взгляд.

Я спускаюсь следом за ней на кухню; через окно я вижу, как капитан идет по дороге в лес. Я рад, что он ушел. Может быть, теперь его жена выйдет из спальни.

Позавтракав, я встаю из-за стола. Не лучше сразу же уйти? Да, так будет лучше. Я прощаюсь со служанками и шучу с каждой по очереди.

– Надо бы и с госпожой проститься, только вот не знаю…

– Она у себя, я сейчас спрошу.

Эмма уходит, но тотчас возвращается. Госпожа прилегла, у нее разболелась голова. Но она велела кланяться.

– Заходите к нам, – говорят мне на прощанье слу жанки.

Держа мешок под мышкой, я покидаю усадьбу. Но тут я вспоминаю про топор, ведь Фалькенберг, наверно, будет его искать и не сможет найти. Я возвращаюсь, сту чу в окошко кухни и объясняю, где лежит топор.

По дороге я несколько раз оборачиваюсь и гляжу на окна дома. Но вот усадьба скрывается из виду.

Целый день бродил я вокруг Эвребё, заходил на ближние хутора, справлялся насчет работы, и шел дальше, несчастный скиталец. Погода стояла сырая и холод ная, я только тем и согревался, что шагал без устали.

К вечеру я набрел на то место в лесу, где мы работа ли. Стука топора не было слышно, Фалькенберг уже ушел домой. Я отыскал деревья, которые свалил ночью, и за смеялся, глядя на уродливые пни, которые остались пос ле меня. Наверное, Фалькенберг, увидев такое опусто шение, не мог взять в толк, кто все это натворил. Бед няга, он решил, пожалуй, что это дело лешего, оттого и поспешил убраться домой до темноты. Ха-ха-ха!