Эрик Маккормак - Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

Джон Нокс (1513 – 1572) был автором первоначальной «Первой трубы к бою против чудовищного строя женщин». Смысл названия теперь часто искажается: на самом деле слово «строй» Нокс использовал в старом значении «правление, верховная власть», без какой-либо связи с более современным значением «порядок построения войсковой части» [1].

Книга не заслуживает читателя, если в ней нет практически полезных сведений. Так говорил мне Гарри Грин, стюард «Камнока». Думаю, дядя Норман с этим согласился бы. Однажды на острове Святого Иуды он показал мне банку с пойманным скорпионом. Тот был коричневый, размером в мою ладонь.

– Пойдем, – сказал дядя.

Он вручил мне канистру с керосином, и мы вышли на пустырь в углу участка. Дядя ткнул пальцем в землю и провел окружность диаметром примерно в девять дюймов и глубиной в дюйм. Залил в борозду керосин и поджег. Получилось огненное кольцо.

– А теперь смотри! – сказал он.

Дядя снял крышку с банки и уронил скорпиона в центр огненного круга. Насекомое тут же попыталось удрать. Пламя остановило его. Скорпион попробовал еще раз, потом еще и еще, но куда бы ни кинулся, пламя всюду отгоняло его.

Скорпион остановился, скорчился в центре круга. Замер. Потом он поднял жало и бережно прижал его к собственной спине. Осторожно нащупал зазор между чешуйками, ввел жало, помедлил и выпустил яд.

Тельце насекомого забилось в сильных судорогах, потом скорпион вздрогнул еще раз или два, а потом умер. Огонь все еще горел.

– Видишь? – сказал дядя Норман. – Скорпион лучше ужалит самого себя, нежели умрет, не выпустив яд. Я прочел об этом в книге.

А что, если в книге содержатся самые ценные сведения, которые жаждет найти любой человек? Я имею в виду местоположение земного Рая, точные координаты – широта, долгота и описание пути.

Я решился раскрыть эту информацию. Местоположение достаточно ясно. Другое дело – через что придется пройти, чтобы туда попасть. В своем странствии я подвергался таким испытаниям, какие довелось пережить немногим обитателям этого мира, – а может быть, и никому не довелось.

Но прежде чем перейти к рассказу, хотел бы дать вам совет: Остерегитесь облекать свои кошмары в слова. Таким способом вы не только НЕ избавитесь от них, но и придадите им с помощью слов иную, более конкретную реальность. В итоге вы лишь умножите ужасы. Относительно этого совета я не переменил своего мнения. Еще недавно я бы присовокупил к нему еще один: Не доверяйтесь тем, кого хорошо знаете. Любите их, если угодно. Но верить им нельзя.

Итак, обещание дано, предостережение прозвучало, и я начинаю странствие с самого начала – с моего появления на свет.

А лица гаснут, остается лишь некий смысл, и то – как блик.

Это произошло в Стровене, маленьком шахтерском городке, затерянном среди холмов горной Шотландии. Поселок за поселком, один приземистый холм задругам (все приземистые, приплющенные миллионами лет), один городок ничем не отличается от другого, как и холм от холма. Между собой они соединены извилистыми дорогами, проложенными по следам древних троп.

В нескольких милях к югу от Стровена лежал Каррик, чуть к западу от Каррика – Мюиртон, а на юго-запад оттуда – Камнер, потом на юго-восток и в долине будет Патна. И так далее: Россмарк, Лэнник, Тэймир, Гэтбридж, городок за городком, сплошь серые здания и низкие холмы. Деревьев маловато. Дремучие леса, что росли здесь когда-то, давно спилили и стащили стволы на несколько тысяч футов под землю, чтобы укрепить тоннели угольных шахт. Уголь – все, что осталось от еще более древнего леса.

Теперь большинство шахт закрыто, но прежде они бугрились на краю каждого городка, точно опухоли. Россыпи закопченных складов, груды тусклого шлака. Подъемники, смахивавшие на чертовы колеса, высились над ратушами и церковными шпилями. Эти подъемники опускали шахтеров глубоко в подземелья и выносили обратно к дневному свету – к серому воздуху под серыми небесами. Серые небеса и пронзительный ветер соприродны этим холмам.

Но в день моего рождения, в последний день июня, небеса не были серыми и ветер не завывал на болотах. Всю весну здесь стояла необычная погода. В апреле дни стали теплыми, к маю – жаркими, а такого солнечного июня и старожилы не припоминали.

Я появился на свет около полудня. Роды, хотя и раньше срока на целый месяц, можно было назвать успешными – в том смысле, что я благополучно родился в главной спальне наверху большого дома. Широкая и грубая ладонь повитухи Финдли шлепнула меня по ягодицам, и я, как и следовало, громко завопил.

Но прохождение по родовым путям оказалось нелегким, потому что странствовал я не один: мне сопутствовала сестра. Мы вышли вместе, головами вперед (моя чуть опережала, так что я на несколько дюймов старше). Руки и ноги у нас переплелись. Тела наши, видимо, так долго соприкасались в утробе, что мы оба оставили друг на друге свои отпечатки. Матушка Финдли силой разъяла нас.

– Слепились, точно сосиски в пакете, – ворчала она. Пурпурное родимое пятно в форме треугольника отмечало верхнюю часть туловища, от соска до соска и до пупка, и у меня, и у сестры. Очертаниями это пятно слегка напоминало голову собаки или какого-нибудь грызуна.

Пятно осталось у меня на всю жизнь.

Вообще-то в Стровене имелся врач, доктор Гиффен, но роды принимала повитуха. На долю матушки Финдли выпало достаточно странных рождений, главным образом – младенцев с лишними членами или недостаточным их числом. Ночью передо мной она приняла у Мак-кейбов – и так уже с десятерыми – мальчика без кожи.

К счастью, ребенок быстро скончался: при соприкосновении с воздухом вся кровь из его тела вытекла.

Так что повитуха обрадовалась, когда увидела, что странное переплетение рук и ног – не какое-то чудище, а два здоровых младенца. Она разделила детей, шлепнула каждого, оба взвыли как положено. Все хорошо.

Последние часы схваток изо рта повитухи свисала незажженная сигарета. Теперь, когда мы с сестрой родились, матушка Финдли ее раскурила и осмотрела пациентку. Повитуха и сама натерпелась, но понимала, что ее облегчение – ничто по сравнению с тем, каково пришлось моей матери: родовые схватки длились почти сутки. По мнению матушки Финдли, страшнее пытки, чем деторождение, еще не придумано: тело медленно раздирается надвое. Но молодая женщина не вопила, не плакала, и теперь вытянулась на постели в большой спальне наверху, бледная и молчаливая. Моя мать, Сара Полмрак. Стровен был для нее почти таким же новым и чужим местом, как для меня – этот мир.