Кэндзабуро Оэ - Опоздавшая молодежь

Мы выпили. Тоёхико Савада распорядился:

— Сегодня же переезжай ко мне, будешь жить на втором этаже, над гаражом. Мы начали наступление, и нам нужно полное единство. Как у «левых».

Понимая, что перехожу на его содержание, я и не подумал воспротивиться этому.

На втором этаже железобетонного гаража в доме Тоёхико Савада я впервые услышал по радио свой голос, увидел на экране телевизора свое лицо, обращенное к окружавшим меня людям. Мой голос не был для меня открытием. Но, когда на экране появилось мое лицо, я увидел юношу, полного злобы и отчужденности. И я получил глубокое удовлетворение от того, что на моем лице было совершенно невозможно заметить и тени нерешительности. Мне очень захотелось слиться с этим появившимся на экране совсем чужим юношей, с животным, лишенным интеллекта выражением лица.

На следующее утро, когда я читал в газете статью о себе, пришел телефонный мастер и установил у меня аппарат с переключателем, параллельный с телефоном в доме Савада. Его можно было подключить к магнитофону. Ушел мастер, и раздался звонок. Я включил магнитофон и снял трубку.

— Узнаешь?

— Узнаю, — сказал я волнуясь. Зеленая лампочка индикатора, показывавшего, что магнитофон работает, ярко сверкнула. Это потому, что я ответил слишком громко.

— Ты и в самом деле собираешься давать показания Комиссии по вопросам образования? Не боишься? Не пожалеешь потом? А если все узнают о том, что не появилось в газетах, а? Мы подбросим анонимные письма и в газеты, и Тоёхико Савада. И еще свидетельство того бродяги приложим. Он эксгибиционист. Он перед телевизионной камерой и по радио расскажет всей стране, что сделал с тобой. Ну как? Нравится? Ты все еще собираешься давать показания? Едва ты влезешь в эту упряжку, банда Савада, банда консерваторов, будет гнать тебя до конца, пока не выжмет из тебя все соки.

Мое горло, как сосиска, было до краев набито злобой и горечью воспоминаний.

— Может, заключим сделку? В Комиссии по вопросам образования ты заявляешь, что никакого инцидента не было. Газеты напрасно подняли вой. Никакого ужасного инцидента, связанного с избиением и незаконным задержанием, не было. Ложные показания инспирированы Тоёхико Савада — ты одумаешься и дашь такие показания, — произнес голос, надменно восхищаясь неотразимостью собственной логики. Лампочка индикатора на магнитофоне сияла зеленым светом, напоминая мне глаза человека, сверкающие влагой, точно после слез. Злые, враждебные глаза говорящего со мной человека. — Конечно же, ты одумаешься и дашь нужные показания. Тоёхико Савада кричит, что ты одумался и порвал со студенческой лигой. Но если ты действительно одумался, то снова придешь к нам, верно? Зачем тебе давать показания против студенческой лиги ради политической корысти Тоёхико Савада и его компании, ради их фракционной грызни? Какая тебе от этого выгода? Ты что, собираешься присоединиться к Тоёхико Савада и его клике? Но это же безумие. Ты окажешься в изоляции. Стоит тебе дать свидетельские показания в интересах Тоёхико Савада, и ты сразу станешь врагом своих сверстников. Станешь врагом всех японцев будущих поколений. Понимаешь? Ты уверен, что Тоёхико Савада и его компания представляют политические идеи, способные господствовать в Японии будущего? Неужели ты хочешь провалиться в ад одиночества настолько глубоко, что даже готов выставить напоказ свой позор?

— Тебя меньше всего беспокоит чье-то одиночество. Разве не ты старался всех разобщить, изолировать каждого и сохранить за собой возможность дергать их за ниточки? Тебе нужны марионетки. Разве не это было твоей главной целью? Разве не в этом состоял бредовый принцип нашего сборища? Чего ради тебе беспокоиться лишь о моем одиночестве в этом сборище, где каждый одинок?

Неожиданно я почувствовал, что на другом конце провода находится человек, растерявшийся от грубого прикосновения к действительности, не готовый к этому. У меня же позиция была сильной. Доказательством служило то, что на меня, точно рыбий глаз, не мигая, застыв, смотрела лампочка на магнитофоне. Человек молчал, выжидая, что я скажу. Такое красноречие, и в ответ такое молчание. Первая атака, предпринятая мной и Тоёхико Савада, оказалась успешной.

— И эти идеи ты называешь идеями профессионального революционера? Нет, это идеи человека, впавшего, подобно медведю, в зимнюю спячку. Ты смотришь на людей, на весь свет, как на картинки в театре теней. Они в твоем представлении не должны иметь никаких желаний, никаких радостей, — сказал я. — Я чувствую, что был связан с людьми, у которых атрофировалось и чувство солидарности, и желание не быть в одиночестве, и надежды на будущее. Я, видимо, стану самым одиноким человеком в университете. Может быть, мне даже придется уйти оттуда. Но так ли уж это страшно?

— Зачем, ну зачем тебе делать в парламенте это постыдное признание? Только ради того, чтобы отомстить нам?

— Не слишком ли прямолинейным ты стал? Да, ты прав — отомстить вам и плюс к тому — разгромить вас.

— Если эти твои невинные штучки использует в своих целях Тоёхико Савада, это может послужить серьезнейшим фактором, повлияющим на всю политику Японии. Ты не имеешь права взять и просто рассчитаться с нами!

— Какое отношение имеет ко мне политика Японии? Нужна она мне, как… — Я выругался. — Но я пойду на все ради того, чтобы вы поняли, как я вас ненавижу! Как и вы пойдете на все ради своего дурацкого Общества сражающейся Японии.

— Ты ошибаешься относительно Наоси Омори, — сказал голос, который можно было назвать почти искренним. — Он ведет работу даже в одной из рабочих организаций. А ты сейчас пытаешься все это перечеркнуть. Хочешь втоптать в грязь триста человек, включая членов семей рабочих.

— Зачем ты мне обо всем этом рассказываешь? От угроз переходишь к просьбе, да? От запугивания к уговорам? Как точно это рисует твое истинное лицо.

— Ты считаешь, что исправить ничего нельзя? Неужели невозможно начать все сначала и все исправить? — сказал голос с сердечностью, на секунду тронувшей меня. — Неужели ты не можешь снова вернуться в наше общество?

— Снова взять к себе человека, шпионская деятельность которого полностью доказана, — не слишком ли это великодушно? — сказал я. — Или, может быть, вы убедились, что я не шпион? И решили поверить выпущенной мной брошюре?

— Ты не был шпионом, — униженно прошептал хриплый голос.

— Я был шпионом, — сказал я. — Просто слабое представление о действительности питало вашу уверенность, что занимающийся шпионажем подлец, которого подвергли унизительной пытке, будет молчать всю жизнь.

— Ты не шпион. Просто у тебя было отчаянное положение, правда? — простонал голос.