Александр Прозоров - Совесть вне памяти

– Очень приятно, Арсен, – протянул руку смуглый парень в кожаной куртке. Он был хорошо выбрит, но намеченные природой усы и борода все равно выделялись на лице темным цветом.

– Саша, – пожал руку Борисов.

– А это Наира, – представила подругу Тамара. Красавицей девушку назвать было нельзя, но обтянутые джинсами широкие бедра, тонкая талия, высокая грудь… Ее фигурка могла сразить наповал любого мужика.

Для влюбленных каждая встреча явно была праздником – они принесли с собой две курицы «гриль», копченого судака, торт, сливочное полено, литровую бутылку «Столичной», бутылку ликера и немеренно колбасы, огурцов, помидоров, сока и лимонада.

Стол накрыли в большой комнате. «Столичную» обе девушки наотрез отказались даже пригубить, но на ликер изволили дать согласие. Рюмки мужчин запотели от холодной водки.

– Я хочу выпить, – поднял стопку Арсен, – за знакомство, за нового друга, за то, чтобы дружба была долгой, как наша жизнь!

Ледяная жидкость незаметно проскочила в горло и только в желудке ощутилось ее скрытое тепло. Разодрав пополам с Арсеном одну из куриц, Саша положил свою часть в тарелку, добавил салат.

– Хорошая водка, – заметил Арсен, – настоящая взялась.

– Так бутылка винтовая, – удивился его сомнению Борисов.

– Ну и что? Знаешь как винтовые пробки катать? – гость взял со стола бутылку и прокатил горлышком по ребру столешницы, – Р-раз, и готово. И станок не надо.

– Так пробку еще взять где-то надо.

– Это нет проблема. В Польше можно любые пробки и этикетки заказать. Прямо заводские.

Арсен, не ставя бутылку на стол, наполнил рюмки.

– Давай лучше выпьем за то, чтобы не пришлось нам брать оружия в руки. Весь мир сошел с ума, все стрелят друг в друга. Зачем? Почему? Разве мне нужно тебя убивать? А тебе меня?

– Никогда, – согласился Борисов. Они выпили.

– Бред какой-то – продолжил Арсен, поставив свой бокал, – Кто дерется, за что, почему? Кто кричит русских выгнать, кто нас гнать хочет. Почему? Вот смотри, вы, русские, торговцев свысока смотрите: «Ффу-у, тунеядец, работать иди». А помидорку купить куда ходит? Я не обижаюсь – человек разный. Я товар везу, ты пароход делаешь. Не то, что брезгуешь. Есть русский, рядом ларек стоит. Есть земляк мой, у которого живу. Он пятнадцать лет здесь сантехник. Ну и что? Мешает? У нас вы завод построили, работаете там. Я сюда десять лет мандарин и цветы вожу. Убери нас, убери вас. Завод не работает, мандарин нет. Хорошо?

– Ты прав, – согласился Борисов. – Одно слово.

В голове приятно кружилось. Саша с интересом отметил, что ни Тамара, ни Наира в мужской разговор не вмешиваются – вот оно, воспитание Востока. Потом поймал за хвост мысль и заговорил.

– Был у меня в армии друг. Казах. Рамазанов Канат. Друг, в общем. Иногда начинал говорить – «Всех русских стрелять надо!» Я его спрашиваю: «Канат, неужели ты хочешь меня убить?». «Ты – говорит, – единственный русский, которого можно оставить в живых». Так вот, можно абстрактно говорить все, что угодно. Но конкретный человек всегда чей-то друг, брат, муж. Давай выпьем за то, чтобы все мы, русские, армяне, татары, чеченцы… все! Чтобы все мы были конкретными людьми… И видели в других только живых, конкретных людей, которых нельзя убивать…

– Я выпью за это, – решительно сказал Арсен и налил им обоим водки. Выпили. Женщины поднялись, унесли со стола пустую салатницу и грязные тарелки. Встал и гость, достал пачку сигарет. – Закуришь?

– Я не курю.

– Тогда я туда выйду, – он кивнул на коридор.

– Да ладно, Арсен.

– Нет, ты правильно делаешь. Курить плохо. От еды отказаться нельзя, от подарка отказаться нельзя, от водки и сигареты – можно. Так мой отец говорил. Я выйду.

Оставшись в одиночестве, он налил себе сока, включил телевизор, сел на диван. Показывали какой-то английский детектив, где главным сыщиком была тощая, как килька, старуха. Посмотрев на ее похождения минут пятнадцать, Борисов забеспокоился по поводу всеобщего отсутствия и пошел на разведку.

Дверь в маленькую комнату оказалась заперта, оттуда доносились тихие голоса: с влюбленными все ясно. А Тамара уныло сидела на кухне, глядя в темное окно.

– Ты чего тут скучаешь, царица? Пойдем в комнату. – С пьяной решительность он попытался ее обнять…

– Не-ет! Нет. Нет, не надо… – она вжалась в стену рядом с плитой, глаза округлились от страха.

– Боже мой, – отпрянул назад Саша, – что с тобой? Что случилось?

– Н-не надо… – она побелела как мел, губы ее тряслись, пальцы судорожно скребли стену.

– Господи, Томочка, ну что с тобой? Сядь, я сейчас попить принесу.

Он сбегал в комнату, налил фужер апельсинового сока, примчался обратно. Девушка сидела на стуле, сжавшись в комок и молча плакала, впившись зубами в плотно сжатые кулачки.

– Тома, на, выпей. Попей немного, милая. Легче будет. Не плачь, пожалуйста, не надо. – Хмель за эти минуты выветрился из его головы, и остался только испуг за милую, очаровательную, заботливую девчонку. – Что случилось? Что с тобой?

– Я б-боюсь. – выдавила она.

– Господи, да чего?

– Т-тебя.

– Вот это да… – опешил Саша, – как это?

– Н-не с-сердись, – она, стуча зубами по стеклу, сделала несколько глотков, перевела дыхание. – Н-не сердись… Меня б-били. Уб-бивали.

– Что?

– М-мы… В гости… Колхоз был. «Путь в коммунизм». Отец к другу. Семьей. Потом русские пришли. Стрельбы много было… взрывалось все. Всех убили… Местных, отца, мать. Бабушку избили. Брату ногу сломали. Меня раздели и били, били. Убить хотели… Я… я сознание потеряла… Не могу… Как мужчина смотрит, сразу того вспоминаю… Страшный весь, в пятнах… И бил, бил… Кто приближается – не могу… В метро глаза закрываю, чтоб не видеть никого. Н-не сердись… Ты хороший… Но как руки протянешь… Не могу… – она снова разрыдалась.

– Томочка, милая, хорошая, – Саша опустился перед ней на колени, – я клянусь тебе, я обещаю… Ты для меня самая лучшая, желанная, но никогда, никогда я не прикоснусь к тебе без твоего желания. Тебе больше не придется бояться. Никогда в жизни. Не плач, все позади, все кончилось.

Он поднялся на ноги, обнял девушку. На этот раз она не отпрянула. Может, просто не видела сквозь заплаканные глаза? Саша осторожно поднял ее со стула и повел в комнату. Когда они сели на диван, его правая рука так и осталась у нее на плече, а девушка доверчиво прижалась к нему, уткнувшись носом в шею и тихонько всхлипывая. Скоро она притихла, но продолжала сидеть совершенно неподвижно. Рука затекла, но Борисов не хотел тревожить Тамару и терпел, следя как мудрая британская бабуля лихо раскусывает одного отпетого бандюгу за другим.

Скоро в Англии преступности не осталось. Фильм, соответственно, кончился, холодную чопорность сменила визгливая реклама. Тамара вздрогнула, подняла голову.