Эрик Маккормак - Летучий голландец

Роуленд теперь большую часть недели проводил в Музее – писал статьи на различные антропологические темы – и оставался на ночь в своей квартире в городе. По выходным, бывая дома с ней в Квинсвилле, он продолжал делать записи. После этого ходил кругами, как собака вокруг подстилки, вынюхивая и не находя места, где бы прилечь. Иногда говорил с Рейчел о своей работе, но бывал нетерпелив, и она постоянно чувствовала себя глупой. Как будто ее собственные мысли – маленькие рыбки, которых нужно бросить обратно в Озеро и ждать, пока они вырастут.

Даже занятия любовью отвлекали его только на время; его мысли, казалось, витали где-то далеко.

Когда Музей отправил его в научную командировку в Египет, Рейчел уговорила его взять ее с собой; то был первый раз, когда она выехала из Канады. Кроме морского путешествия и нескольких дней в отеле Каира, все остальные впечатления оказались для нее крайне неприятными: жизнь в палатке на песке в пустыне, у всех на виду, однако не умея ничего объяснить толпам египетских рабочих. И вдобавок ко всему – удушливая жара, кусачие мухи и москиты. Ей было нечем заняться. Роуленд, напротив, был в своей стихии: в восторге от каменных плит с непонятными надписями и захороненных папирусов. К тому же, естественно, он пользовался популярностью у местных.

Они провели там всего месяц, когда она серьезно заболела – возможно, из-за воды. Египетский врач посоветовал Роуленду отвезти ее домой. С неохотой, потому что работа была не закончена, он упаковал вещи, и они вернулись в Канаду.

Спустя всего неделю в Квинсвилле она увидела, что он снова забеспокоился. «Но я уверена, что он по-прежнему любит меня, – говорила она себе. – И я уверена, что я все еще его люблю». Она заставляла себя верить в это, боясь, что может легко его возненавидеть.

Ко второй годовщине смерти отца Рейчел не могла больше мириться с этой ситуацией. Она представляла себе судью, который говорил ей то, что она и так уже знала: «Ты совершила большую ошибку». Будь он здесь, он бы решил эту проблему вместо нее. Но его больше нет, и она собралась с силами, чтобы справиться с ней в одиночку.

Однажды в субботу вечером они с Роулендом сидели во дворике за домом. Он что-то писал в своей книжке, а Рейчел наблюдала, как над Озером садится солнце.

И почувствовала, что настало время заговорить.

– Ты изменился, – сказала она Роуленду, словно декламируя первые строчки какой-то классической пьесы.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, откладывая записную книжку, но без особого интереса.

– Ты уже не тот человек, за которого я выходила замуж, – сказала она, удивившись, как естественно она произнесла эту избитую фразу.

Он посмотрел на нее в лучах заходящего солнца и вдруг ответил:

– Да нет, я все тот же.

У нее сжалось сердце от сознания того, что он прав. Некоторое время они молчали.

– Я не могу так дальше жить, – продолжала она гнуть свою линию. – Я не та голландская жена, которая тебе нужна.

Казалось, его это не потрясло.

– У меня есть идея, – сказал он в сгущающейся темноте. – Британский музей только что получил множество артефактов с новых раскопок. Они хотят, чтобы я приехал и помог им составить каталог. Может, мне стоит поехать. Это даст нам возможность подумать о нашей ситуации.

– И как долго тебя не будет? – спросила она.

– Наверное, четыре или пять недель, – сказал он. Поверхность Озера уже почти слилась с краем неба. – Мы сможем все решить, когда я вернусь. Так или иначе.

Через два дня он был готов к отъезду в Англию. Перед тем как выйти из дома в последний раз, он взял ее за руку.

– Что бы ни случилось, – сказал он, – помни: если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, просто позови меня.

Он взял сумку и ушел.

Два месяца она его не звала и не получала от него никаких известий. Потом пришла телеграмма, в которой сообщалось, что он едет на поезде из Галифакса и будет дома на следующий день.

Так и получилось, что она сидела в кухне и ждала его, собираясь решить все раз и навсегда. Потом услышала три звонка и открыла дверь. Там стоял светловолосый мужчина с грубым лицом и прозрачно-голубыми глазами – ничем не похожий на Роуленда Вандерлиндена мужчина, который сказал: «Я – ваш муж».

И она впустила его в дом.

Томас Вандерлинден, лежавший в постели в больнице Камберлоо, умолк. Дотянулся до кислородной маски, надел ее и стал глубоко дышать. Потом закрыл глаза, и его голова упала на подушки.

Я немного занервничал, потому что вид у него внезапно сделался очень усталым.

– С вами все в порядке? – спросил я.

– Сейчас все пройдет, – сказал он. – Не уходите пока.

Какой бы ни была его болезнь, борьба с ней отняла много сил, и теперь он должен был играть тактическое отступление.

В наступившей тишине мне показалось, что я услышал голоса в коридоре, но то лишь гудело какое-то оборудование на сестринском посту.

Томас положил маску.

– Вот и вся история, которую рассказала мне мать, – сказал он. – Все это было для меня новостью.

Он посмотрел на ее фотографию на прикроватной тумбочке: молодая женщина с независимым взглядом.

– Ей всегда нравилось все делать по-своему, – сказал он. – Наверное, я и удивляться-то не должен был.

Он снова закрыл глаза и сделал несколько вдохов через кислородную маску.

Конечно, мне очень хотелось сразу же задать несколько вопросов. В первую очередь – почему его мать впустила совершенно незнакомого человека, заявившего, что он – ее муж? И даже после того, как они стали любовниками, – почему не позволила этому мужчине рассказать, кто он на самом деле. Но я видел, Томас уже очень устал.

– Мне пора идти, – сказал я.

Он дотронулся до меня худой рукой.

– Вы сможете навестить меня завтра? – спросил он.

– Да, конечно, – сказал я.

– Хорошо, – сказал он. – Я могу еще многое рассказать – если вам интересно.

– Не волнуйтесь, – сказал я. – Мне интересно. Профессор кивнул и лег, снова закрыв глаза и надев маску. Он выглядел так, будто его душа постепенно вытекает из тела.

В тот вечер я поужинал поздно, потом налил себе второй бокал вина и позвонил жене на Западное побережье. Она собиралась ехать на север на слушанье дела, и тогда я не смогу созваниваться с ней некоторое время. Меня эта перспектива совсем не радовала, потому что нам нравилось говорить друг с другом. Когда она была со мной дома, мы всегда с удовольствием беседовали за бокалом вина.

Одной из наших постоянных тем была природа любви и разнообразные теории на этот счет. Идею, что любовь – всего лишь иллюзия, романтизация животных импульсов, мы даже не рассматривали. Мы оба придерживались мнения, что в идеале любовь – это единение двух душ, созданных только друг для друга (нам обоим нравилось думать, что таково и наше состояние).