Ро­бер Са­ба­тье - Шведские спички

По­поз­же в боль­шую ло­хан­ку, слу­жив­шую для мы­тья, мяг­ко ли­лась во­да. Оли­вье, со­всем го­лый, трус­ли­во про­бо­вал но­гой те­п­лую во­ду, не ре­ша­ясь сра­зу встать в нее, а за­тем мед­лен­но сесть на кор­точ­ки и сно­ва под­нять­ся, весь в ка­п­лях, что­бы дать ма­те­ри вы­мыть се­бя. В се­ре­ди­не ло­ха­ни бы­ла вы­пук­лость, и, ко­гда маль­чик при­жи­мал ее ступ­ня­ми, раз­да­вал­ся смеш­ной звук, буд­то би­ли в гонг. Оба они смея­лись над этим, брыз­га­лись, спо­ри­ли, вскри­ки­ва­ли. «Нет, ма­моч­ка, толь­ко не в гла­за, не в гла­за!» Вир­жи­ни ут­вер­жда­ла, что пе­на это­го оваль­но­го ду­ши­сто­го мы­ла во­все не щи­плет, но, ко­гда она тер­ла гри­мас­ни­чаю­щую мор­доч­ку сы­на, ре­бе­нок яв­но пре­уве­ли­чи­вал свои не­при­ят­ные ощу­ще­ния, чтоб вы­звать у нее со­чув­ст­вие.

Оли­вье по кро­хам ожив­лял в па­мя­ти эти се­мей­ные сцен­ки, ко­то­рые ка­за­лись та­ки­ми да­ле­ки­ми те­перь, ко­гда он умы­вал­ся в оди­но­че­ст­ве. Он усерд­но тер се­бя «во всех угол­ках», как его учи­ла Вир­жи­ни. Ни­ко­го не бы­ло до­ма, кро­ме не­го, то­ро­пить­ся бы­ло не­ку­да. Эло­ди уш­ла в цер­ковь Сен-Пьер на вос­крес­ную служ­бу, а Жан, про­во­див ее до цер­ков­но­го по­ро­га, от­пра­вил­ся в го­род­ской то­та­ли­за­тор. Вот по­че­му Оли­вье мог не жа­леть вре­ме­ни, все де­лать не спе­ша, ба­ло­вать­ся, иг­рать с во­дой и мыль­ной пе­ной. Маль­чик за­бот­ли­во вы­тер ру­ки тряп­кой, а ли­цо ва­фель­ным по­ло­тен­цем, вы­да­вил на зуб­ную щет­ку пас­ту Жипс, ис­пус­кав­шую слад­ко­ва­тый за­пах, и на­чал чис­тить зу­бы по вер­ти­ка­ли, как опять же учи­ла ма­ма. По­том по­про­бо­вал при­че­сать­ся, но во­ло­сы не ла­ди­ли с греб­нем, и при ка­ж­дой по­пыт­ке по­лу­чше их рас­че­сать Оли­вье вскри­ки­вал: ай-ай-ай … Вре­ме­на­ми он за­ти­хал, раз­гля­ды­вая се­бя в зер­ка­ло, под­ве­шен­ное к до­щеч­ке от счет­чи­ка рас­хо­да во­ды. Ему ка­за­лось, что он что-то за­был сде­лать.

Обыч­но к кон­цу всей туа­лет­ной це­ре­мо­нии Вир­жи­ни са­ма его при­че­сы­ва­ла щет­кой, а Оли­вье у нее про­сил:

— Мам, не брыз­нешь тем, что «чуд­но пах­нет»?

Он с гру­стью при­пом­нил это, но кач­нул го­ло­вой, ре­ши­тель­но от­го­няя вос­по­ми­на­ния. На­ско­ро про­те­рев мок­рым по­ло­тен­цем ко­ле­ни и ло­дыж­ки, Оли­вье рас­стег­нул свои ко­рот­кие шта­ны, тут же упав­шие на пол, на­дел тру­си­ки с ко­раб­ли­ком — фир­мен­ной мар­кой, три­ко­таж­ную ру­баш­ку и шот­ланд­ские нос­ки в кле­точ­ку. За­тем на­тя­нул брю­ки-гольф, на­дел ко­жа­ные сан­да­лии. И уже оде­тый от­пра­вил­ся в ком­на­ту, чтоб ог­ля­деть се­бя в боль­шом зер­ка­ле. Здесь он да­же слег­ка по­ко­кет­ни­чал, пы­та­ясь ук­ро­тить ру­кой хо­хо­лок, уп­ря­мо тор­чав­ший на ма­куш­ке, по­том спус­тил ни­же ре­зин­ки сво­их голь­фов, чтоб они по­хо­ди­ли на лыж­ные брю­ки.

Ко­гда Эло­ди ухо­ди­ла, слу­чи­лась ма­лень­кая не­при­ят­ность: ку­зи­на по­про­си­ла Оли­вье пой­ти вме­сте с ней на мес­су, но маль­чик ре­ши­тель­но от­ка­зал­ся. Эло­ди очень рас­сер­ди­лась:

— Крив­ля­ка, ты так и про­жи­вешь на зем­ле как зве­ре­ныш!

Прав­да, она ска­за­ла это и для Жа­на, со­хра­няв­ше­го свою точ­ку зре­ния на этот счет. Ку­зен за­сту­пил­ся за Оли­вье:

— У не­го еще все впе­ре­ди, вы­рас­тет — сам ре­шит, как ему по­сту­пать.

Но Эло­ди ос­та­лась не­до­воль­на. А Жан опа­сал­ся вы­звать ее раз­дра­же­ние. И ко­гда Оли­вье до­ба­вил: «А кро­ме то­го, я тер­петь не мо­гу кю­ре!» (эту фра­зу он слы­шал от па­па­ши Бу­гра), Жан, уже пы­та­ясь най­ти с Эло­ди об­щий язык, от­ве­тил:

— Не го­во­ри о том, че­го не по­ни­ма­ешь!

Под­лин­ные при­чи­ны от­ка­за ре­бен­ка таи­лись в дру­гом. Рань­ше он час­то за­бе­гал в цер­ковь Сак­ре-Кёр со свои­ми улич­ны­ми при­яте­ля­ми — Лу­лу, Туд­журь­я­ном и Кап­де­ве­ром, — это ме­сто при­вле­ка­ло его сво­ей та­ин­ст­вен­но­стью. Де­тям нра­ви­лось за­жи­гать све­чи, с ко­то­рых сте­кал стеа­рин, пле­скать во­дой из кро­пиль­ни­цы, пе­ре­ле­зать че­рез гор­ки ска­мее­чек для ко­ле­но­пре­кло­не­ний или смот­реть на бо­го­моль­цев, ло­бы­заю­щих уже всю ис­тер­тую но­гу ста­туи свя­то­го Пет­ра. Но по­сле смер­ти ма­те­ри его пу­га­ли эти уг­рю­мые цер­ков­ные сво­ды, он бо­ял­ся ус­лы­шать за­пах ла­да­на, ше­пот мо­литв, уви­деть тем­ные ря­сы свя­щен­но­слу­жи­те­лей — все это бы­ло та­ким мрач­ным, на­во­ди­ло на мысль о смер­ти и вы­зы­ва­ло страш­ные ноч­ные ви­де­ния.

Оли­вье взял гор­буш­ку хле­ба, ку­со­чек са­ха­ру и, от­ку­сы­вая от них по оче­ре­ди, вы­шел из до­му. Ули­ца пред­ста­ла пе­ред ним та­кая ожив­лен­ная, шум­ная, мно­го­люд­ная, буд­то все до­ма ра­зом опус­те­ли. Тут бы­ли па­па­ши, про­гу­ли­ваю­щие сво­их со­бак, и ма­ма­ши, про­гу­ли­ваю­щие сво­их ко­ше­чек, вы­со­ко­мер­ные уса­тые при­врат­ни­цы, жен­щи­ны с пыш­ны­ми при­чес­ка­ми и об­вис­ши­ми бюс­та­ми, по­жи­лые да­мы в шей­ных плат­ках, пен­сио­не­ры, без вся­ких це­ре­мо­ний за­пус­кав­шие ру­ки в свои па­ке­ти­ки с едой, ма­тро­ны в ши­ро­ких юб­ках и це­п­ляю­щая­ся за них раз­ная со­п­ли­вая мел­ко­та, бы­ли тут и вы­ря­див­шие­ся мо­ло­дые пар­ни, ли­хо под­тя­ги­ваю­щие брю­ки, гля­дя на про­сту­шек с че­рес­чур крас­ным ртом, и де­тиш­ки в мат­рос­ских кос­тюм­чи­ках, и же­ман­ни­цы с под­жа­ты­ми губ­ка­ми, и ба­ла­гу­ры в пу­ло­ве­рах, и фран­ты в ко­тел­ках, бы­ли и мно­го­чис­лен­ные от­пры­ски бед­няц­ко­го пле­ме­ни, об­ла­чен­ные в ла­та­ную оде­ж­ду, но при­че­сан­ные чуть ак­ку­рат­ней, чем в буд­ние дни, и со­всем обо­соб­лен­ной куч­кой стоя­ли ара­бы у две­ри гос­ти­ни­цы, где они жи­ли.

Де­душ­ка Са­му­эль, ко­то­ро­му пе­ре­ва­ли­ло за во­семь­де­сят, си­дел пе­ред ев­рей­ской мяс­ной лав­кой, то под­тя­ги­вая ру­ка­ва ру­ба­хи чер­ны­ми ре­зин­ка­ми, то за­дум­чи­во по­че­сы­вая бо­ро­ду. На го­ло­ве у не­го по­сто­ян­но тор­ча­ла чер­ная шля­па с ши­ро­кой лен­той. Все свое вре­мя он тра­тил на то, что ис­кал и звал до­мой сво­его вну­ка Ра­ме­ли, ко­то­рый ни­ко­гда не ста­нет хо­ро­шим мяс­ни­ком, по­то­му что слиш­ком мно­го чи­та­ет. Из ба­ка­лей­но­го ма­га­зи­на на ули­це Баш­ле сю­да до­но­си­лось ляз­га­нье ве­сов, стук пе­ре­став­ляе­мых лит­ро­вых вин­ных бу­ты­лей, прось­бы по­ку­па­те­лей и от­ве­ты хо­зяи­на («Бла­го­да­рю вас, ма­дам, мсье», или «Это все, боль­ше ни­че­го не по­на­до­бит­ся?» или хва­ст­ли­вое: «А вот это то­вар эс­ст­ра, про­сто сплош­ной эс­стаз, да и толь­ко!»), за­пах ке­ро­си­на, сме­шан­ный с аро­ма­том ост­рых сы­ров.

Бу­гра си­дел на ящи­ке и чи­тал вче­раш­нюю га­зе­ту « Па­ри-ми­ди ». По вре­ме­нам он при­от­кры­вал свою курт­ку, где у не­го си­де­ла мор­ская свин­ка, жад­но втя­ги­вав­шая воз­дух, пре­ж­де чем ныр­нуть опять под по­лу, в те­п­ло его те­ла. Пе­ре­ва­ли­ва­ясь, про­хо­ди­ла ми­мо ма­дам Ша­минь­он в фио­ле­то­вой шляп­ке, с ви­ся­щей на лок­те хо­зяй­ст­вен­ной сум­кой из чер­ной кле­ен­ки и склад­ным ко­шель­ком в ру­ке. Сын бу­лоч­ни­ка на­во­дил лоск на свой ве­ло­си­пед с гру­зо­вой те­леж­кой и нож­ным тор­мо­зом. Кап­де­вер уже в де­ся­тый раз вы­ца­ра­пы­вал свои ини­циа­лы на стен­ке ог­ра­ды, че­рез ко­то­рую мож­но бы­ло уви­деть бу­лоч­ни­ка и его по­мощ­ни­ка, — оба они, в май­ках, об­сы­пан­ные му­кой, хло­по­та­ли у пе­чи в по­лу­под­ва­ле, вы­пе­кая штуч­ный хлеб, сдо­бу, «поль­ку», «ви­тые кол­ба­ски» и ка­ра­ваи.