Марк Леви - Где ты?

Мэри, сбежав из его мастерской ранним утром первого января, потом позвонила ему, и они встречались два раза в неделю на углу Принс— и Мерсер-стрит, чтобы поужинать в «Фанелли», где отлично кормили. Под предлогом интересного сюжета для будущей статьи он частенько рассказывал Мэри о Сьюзен, сочиняя немыслимые истории на основе ее писем. Они так и сидели в дымном и шумном ресторанчике. Когда Филипп замечал, что веки Мэри тяжелеют и безвольно закрываются посреди фразы, он расплачивался и провожал ее пешком до дома.

С конца марта они оба почему-то начали смущаться, когда наступала пора прощанья. Их головы сближались, но в последний момент, когда поцелуй казался неизбежным, Мэри всякий раз ускользала, скрываясь в мрачных недрах своего дома. Филипп засовывал руки в карманы пальто и шел домой, размышляя о том, к чему же ведет эта странная связь между журналисткой-стажером и художником-рекламщиком.

Наряды женщин на улицах Нью-Йорка возвещали приход весны. Филипп не заметил ни апрельских почек, ни июньской листвы, настолько был поглощен работой. 14 июля удары молнии вывели из строя две электростанции Нью-Йорка, погрузив город во тьму на целые сутки. «Серьезная авария», попавшая на первые полосы газет всего мира, оказалась причиной бэби-бума девять месяцев спустя. Филипп провел эту ночь в одиночестве, рисуя за столом при свете трех свечей.

В середине августа, перед тем как выйти на свою первую работу в редакцию журнала Cosmopolitan, Мэри провела неделю у друзей в Хэмптоне.

Самолет Сьюзен вылетел из Майами. В Ньюарке ремонтировали терминал. Филипп ждал ее у трапа. Один раз не в счет. Сьюзен поставила рюкзак на землю и кинулась в его объятия. Они долго стояли обнявшись. Потом Филипп взял ее за руку, подхватил рюкзак и повлек ее к бару.

— А если наш столик занят?

— Я обо всем позаботился!

— Да остановись же ты, дай на тебя поглядеть. Ты постарел!

— Очень любезно с твоей стороны, премного благодарен.

— Да нет, ты стал еще красивей.

Она провела пальцами по его щеке, нежно улыбнулась и потащила в бар, ставший для них «своим». Несмотря на усталость, она сияла. Он долго расспрашивал ее о прошедшем годе, словно желая стереть из памяти последние минуты их предыдущей встречи; она ни словом не обмолвилась о том, как провела зиму. Пока она описывала ему свой обычный день, он набросал в альбоме ее лицо.

— А как поживает твой Хуан?

— Я все думала, когда же ты о нем спросишь. Хуан уехал. Одному Богу известно, увижу ли я его когда-нибудь снова.

— Вы поссорились?

— Нет, все гораздо сложней. Умерла одна маленькая девочка, и с тех пор все изменилось. В ту ночь будто что-то сломалось, и мы так и не сумели это починить. Кончилось тем, что мы часами не разговаривали, злобно уставившись друг на друга, словно были в чем-то виноваты.

— Что же произошло в ту ночь?

— Шел дождь, дорога обвалилась, он едва не погиб из-за меня.

Больше она ничего ему не рассказала. Некоторые вещи касаются лишь участников событий. В начале мая Хуан пришел к ней с большой зеленой холщовой сумкой на плече. Сьюзен спросила, куда это он собрался. Гордо глядя ей прямо в глаза, он заявил, что уезжает. Она сразу поняла, что будет скучать по нему, как по всем тем, близким и далеким, кого она любила и кто всегда почему-то исчезал из ее жизни. С крыльца своей скромной лачуги, подбоченясь для пущей выразительности, она костерила его на чем свет стоит. Хуан и бровью не повел, она замолчала. Потом не выдержала, обняла его и накормила ужином.

Убрав вымытые тарелки в шкаф, Сьюзен вытерла руки о штаны и повернулась к Хуану. Тот уже стоял посреди единственной комнаты с сумкой у ног в явном замешательстве. Сьюзен улыбнулась, желая облегчить ему прощание, и пожелала счастливого пути и успеха в жизни. На мгновение забыв о своей застенчивости, он подошел к ней. Сьюзен обхватила ладонями его лицо и поцеловала в губы. Ранним утром он ушел по дорогам своей страны к какому-то новому этапу своей жизни. Несколько недель после его ухода Сьюзен боролась с тоской, глядя на дверь, на пороге которой отныне ее ждало лишь собственное одиночество.

— Скучаешь по нему?

— Хуан прав, нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность — это глупость, это жажда боли.

— Значит, ты не останешься! Точнее, сколько часов ты пробудешь на этот раз?

— Не начинай сначала, Филипп!

— Почему? Потому что по твоему лицу я уже догадался о том, о чем ты еще не успела сказать: через час ты улетишь, а моя жизнь снова подвиснет до следующего года в красноречивом многоточии. Я знал, что ты не останешься, боже мой, я был готов к тому, что ты мне это скажешь. И до какого возраста ты собираешься ждать? Когда наконец ты задумаешься о нас, о семье?

— Мне двадцать четыре года, у меня полно времени!

— Я пытаюсь тебе сказать, что, отдавая свои силы столь многим людям, ты сама остаешься одна, в твоей жизни нет того, кто бы о тебе позаботился, защитил бы тебя или хотя бы занялся с тобой любовью.

— Да что ты знаешь? Подумать только! У меня что, вид изголодавшейся что ли?

Сьюзен орала, и Филипп мгновенно застыл. Он тихо, но внятно произнес, желая вернуть разговор в спокойное русло:

— Я не это хотел сказать, Сьюзен, не надо так орать.

— Я ору потому, что ты глухой! Я не могу жить ради одного человека, я ежедневно кормлю триста человек, я не могу иметь детей, потому что пытаюсь дать возможность выжить ста десяти детям только в одной моей долине!

— Ага! Так у тебя прибавление, еще десяток детишек? В последний раз их было сто!

— Прибавилось восемнадцать, но восьмерых я похоронила, так что получается сто десять, хотя это на

восемь смертей больше, тебе ясно? Я окружена сиротами, черт подери!

— И сама ты тоже сирота и хочешь ею остаться. Идея стать матерью тебя не прельщает?

— Ты долго думал, чтобы сказать такую чушь? Ты можешь понять, что мне просто нельзя иметь детей при той жизни, которую я веду, это слишком опасно.

Подошедший официант попросил их говорить потише. Подмигнув Филиппу, он поставил перед Сьюзен большую креманку с мороженым. На великолепном испанском он сообщил ей, что это за счет заведения и под шоколадом много миндаля. Отойдя от стола, он заговорщицки кивнул Филиппу, который сделал вид, что ничего не заметил.

— Что ему от меня надо? Почему он заговорил со мной по-испански? — оторопело спросила Сьюзен.

— Да ничего ему от тебя не надо, и говори тише, черт побери!

Тогда Сьюзен из вредности перешла на шепот:

— Я не желаю плодить сирот, у меня нет ни тети, ни дяди, на которых можно рассчитывать в случае чего.

— Перестань валить в одну кучу все эти предлоги и увертки, ты обманываешь только себя! В случае чего, как ты изволишь выражаться, я всегда буду на месте. Ты боишься эмоционально зависеть от кого-либо. Сьюзен, любить — не значит отказываться от своей свободы, это значит придавать ей смысл.