Брет Эллис - Лунный парк

Я пытался стряхнуть тварь с ноги.

Я стал соскальзывать вниз, потому что лестница намокла от крови.

Тварь набросилась снова.

Зубы, ставшие клыками Терби, впились в икру.

Жуткая догадка осенила меня: твари нужно, чтоб я не шелохнулся.

Она хочет, чтоб я остался здесь.

Она не хочет, чтоб я спешил в «Фортинбрас».

Чтобы нашел Робби.

Ярость придала мне сил, и я двинул кулаком по собачьей морде, слепо терзавшей мою ногу. Из носа хлынула свежая кровь. Я снова двинул что было сил.

С морды хлестала кровь, пес визжал.

Я стал вопить в ответ.

Я все тянулся вверх и, соскальзывая обратно, смотрел, сколько мне до верхней площадки.

Оставалось ступенек восемь.

Я стал подтягиваться на руках, волоча за собой изувеченную ногу.

И тварь, сообразив, куда я направился, прыгнула мне на спину.

Я перевернулся и скинул ее.

Ворочаясь в кровавой жиже, я старался ее отпихнуть.

Меня вырвало на грудь, и, обессилевший, я зашептал:

– Я слышу тебя я слышу тебя я слышу тебя.

Но заклинание больше не работало.

Пес собрался с силами и встал, как конь, на дыбы, навис надо мной, расправил мерзкие свои крылья и забил ими, разбрызгивая кровь на нас окровавленных.

В этот момент я поднял левую ногу и, не раздумывая, сильно пнул его в грудь.

Он пошатнулся и попытался взмахом крыльев сохранить равновесие, но крылья были еще слишком тяжелые от крови и плоти, и, опрокинувшись навзничь, тварь с диким визгом соскользнула по лестнице и рухнула на пол, где затрепыхалась, как перевернутый на спину жук.

Я что есть силы пополз вверх по лестнице к комнате Робби.

Внизу тварь выпрямилась и стала карабкаться за мной, клацая жуткими кривыми клыками, заполнившими ее пасть.

Я прополз на груди и проскользнул в комнату Робби, захлопнул дверь и запер ее мокрой от крови рукой.

Тварь обрушилась на дверь.

Так быстро она проскочила лестницу.

Я поднялся и на одной ноге неуклюже попрыгал к окну.

Рухнув на подоконник, я нащупал щеколду.

За мной вдруг все стихло, и я обернулся.

Дверь над моим кровавым следом выгнулась до отказа.

И тут тварь снова завизжала.

Я открыл окно и, балансируя на одной ноге, перекинулся на карниз, заливая все вокруг кровью.

Помню, падать было легко.

Полет не долгий. Зато уйду. И будет мне мир.

Приземлившись на лужайке, я ничего не почувствовал. Вся боль сосредоточилась в правой ноге.

Я поднялся и похромал к «рейнджроверу».

Заполз на водительское сиденье и включил зажигание. (Потом меня спрашивали, почему я не побежал к соседям, и я отвечал, что не знаю, да и теперь не возьмусь найти причину.) Со стоном я включил заднюю передачу и нажал левой ногой на педаль газа.

Я отъехал от дома и, остановившись посреди Эльсинор-лейн, увидел кремовый «450SL».

Он свернул с Бедфорд-стрит, и теперь нас разделял всего один квартал.

Наблюдая, как «мерседес» катится ко мне, я вглядывался в лицо водителя – ухмыляющееся, непоколебимое, знакомое.

Машину вел Клейтон, словно теперь пришла его очередь мне присниться.

Увидев Клейтона, я выпустил руль, и машина на задней передаче вывернула полукругом и перегородила Эльсинор-лейн.

Пока я пытался овладеть управлением, «450SL» не прекращал движения.

Он набирал скорость.

Когда «мерседес» врезался в правую дверь, я сжался в комок.

От столкновения джип вылетел за обочину и врезался в дуб, стоявший посреди двора Бишопов, с такой силой, что лопнуло лобовое стекло.

Картинка моя стала распадаться на части.

«450SL» извлек капот из вмятины и отъехал задом на Эльсинор-лейн. На «мерседесе» не было ни царапины.

Теряя сознание, я заметил, что на улице солнечно.

Клейтон вышел из машины и двинулся ко мне.

Лицо его размылось в красное пятно.

На нем была та же одежда, что и в тот день, когда я видел его у себя в кабинете в колледже, и даже тот же свитер с орлом. Такой же свитер был у меня в его возрасте.

Из помятого капота «рейнджровера» шел пар.

Я не мог пошевелиться. Все тело мучительно пульсировало. Нога в прокушенных джинсах была мокрая от крови.

– Чего тебе надо? – закричал я.

«Рейнджровер» сотрясался – ногу прижало к педали газа.

Парень подплывал, двигаясь ко мне расслабленной, но твердой поступью.

По мере того как он приближался, сквозь слезы яснее проступали его черты.

– Кто ты? – вопил я, всхлипывая. – Чего тебе надо?

Дом за ним уже стаивал с картинки.

Он подошел к водительскому окну.

Глаза его застыли на мне так недвижно, что казалось, он слепой.

Я попытался крутануться, чтоб открыть дверь, но оказался скован со всех сторон.

– Кто ты? – кричал я.

Когда он протянул ко мне руку, я перестал о чем-либо спрашивать.

Я понял: есть кое-кто поважнее.

– Робби, – застонал я, – Робби…

Ведь я знаю Клейтона – и всегда его знал.

А он всегда знал меня.

Он всегда знал нас.

Потому что мы с Клейтоном всегда уживались в одном человеке.

Усни, прошептал писатель.

Исчезни здесь, прошептали писатель и Клейтон.

Я очнулся в больничной палате «Мидленд-Мемориал» через день после того, как закончилась первая операция по спасению моей ноги. Меня оперировали пять часов. Я проспал больше суток.

Когда я пришел в себя, надо мной стояла Джейн, склонив опухшее лицо.

Первая мысль: я живой.

Радость была недолгой: в палате я заметил двоих полицейских.

Вторая мысль: Робби.

Я понял: они ждали, когда я проснусь.

Мне задали вопрос:

– Брет… ты не знаешь, где Робби?

В палате было холодно и пусто, и под деланым спокойствием чувствовался гул напряжения. В вопросе этом прозвучала едва сдерживаемая жуткая неприязнь.

Я что-то прошептал, и случился взрыв. Прошептал я совсем не то, чего они ожидали.

Утомленное лицо Джейн помертвело, ослепив меня.

Когда нам сказали, что Робби Деннис теперь официально считается пропавшим, Джейн стала производить звуки, описать которые я не в состоянии, впрочем, как и писатель.

Писатель задавал мне такие вопросы: Сколько можно держаться за прошлое?

Ты должен решить, стоит ли мир того, чтобы туда возвращаться, но какие у тебя, в конце концов, варианты? Я вот знаю, куда исчез Робби, ты-то знаешь?

Первые дни после исчезновения Робби я провел в больнице и перенес еще четыре операции, настолько искалечена была моя конечность, и все это время вяло барахтался в блаженном омуте морфия. Наконец ногу спасли, и доктора сказали, что я должен быть благодарен за такое чудо, но ни о чем, кроме Робби, я думать не мог. Ничто не могло это вытеснить или отвлечь. Лишь об этом были все наши мысли. Нам оставалось только ждать, а по прошествии времени мы стали ждать без надежды. Почему? Потому что я дал надежде зацепку, в беседе с властями Мидленда предположив, будто сын наш не был похищен, а просто сбежал. Когда меня спросили, чем я могу обосновать эту «гипотезу», я довольно быстро понял, что крыть мне нечем.