Иэн Макьюэн - Дитя во времени

Стивен сидел, неудобно упираясь ногами в стол мисс Рьен, потому что комната, которую она занимала, служила когда-то чуланом. В ней не было окон. На стене вместо вставленных в рамку черно-белых фотографий мэтров начала века, сделавших имя Готту, висел портрет отнюдь не Ивлина Во, а лягушки в костюме-тройке, опирающейся на трость рядом с балюстрадой загородного дома. Остальное скудное пространство на стенах было утыкано рисунками с изображением по меньшей мере десятка плюшевых медвежат, пытающихся запустить пожарный насос, мышонка в бикини, приставившего пистолет к виску, и хмурой вороны со стетоскопом на шее, которая щупала пульс у маленького мальчика с бледным лицом, по-видимому только что свалившегося с дерева.

Мисс Рьен сидела в каком-нибудь метре от Стивена, изучая его взглядом собственника. Он неуверенно улыбался в ответ и опускал глаза. Неужели это первое его произведение, спросила она. Все в издательстве потрясены, совершенно потрясены. Стивен кивнул, подозревая, что стал жертвой какой-то страшной ошибки. Он слишком мало знал об издателях, чтобы говорить с ними откровенно, и больше всего на свете не хотел выглядеть глупо. Он приободрился, когда мисс Рьен сказала, что Чарьлз уже знает о его приходе и умирает от желания познакомиться с ним. Через несколько минут дверь широко распахнулась и Дарк, не заходя в комнату, нагнулся и принялся трясти Стивену руку. Он заговорил быстро и без всякого вступления. Восхитительная книга, и, конечно, он хочет ее издать. Разумеется, хочет. Но он должен бежать. Нью-Йорк и Франкфурт ждут его на проводе. Но они должны пообедать вместе. И не откладывая в долгий ящик. И примите мои поздравления. Дверь с треском захлопнулась, и Стивен, обернувшись, увидел, что мисс Рьен ищет на его лице первые признаки подобострастия. Она заговорила торжественно, низким голосом. Великий человек. Великий человек и великий издатель. Стивену ничего не оставалось, как согласиться.

Он вернулся к себе в комнату взволнованный и оскорбленный. В качестве потенциального Джойса, Манна или Шекспира он, без всякого сомнения, принадлежал европейской культурной традиции, взрослой ее части. Правда, он с самого начала заботился о том, чтобы быть понятным. Поэтому и писал на простом, ясном английском языке. Он хотел, чтобы его слог был доступен читателям, но все же не всем. После долгих размышлений Стивен решил ничего не предпринимать, пока снова не увидится с Дарком. Но тут по почте, добавив ему новых переживаний, пришел контракт и чек на две тысячи фунтов в качестве аванса, что соответствовало его двухлетнему заработку. Стивен навел справки и узнал, что это была необыкновенная сумма для начинающего писателя. Теперь, когда роман был закончен, информационное агентство, в котором он работал, казалось ему невыносимо скучным местом. Восемь часов в день он вырезал сообщения из газет, ставил на них дату и подшивал в папку. От этого занятия на сотрудников агентства нападало тупое оцепенение. Стивену не терпелось написать заявление об уходе. Несколько раз он вынимал ручку, чтобы поставить подпись на чеке и принять аванс, но уголком глаза видел иронически ухмылявшихся плюшевых медвежат, мышат и ворон, которые радостно принимали его в свою компанию. И когда наконец пришло время надеть галстук, который он приобрел специально для этого случая, первый со времен окончания школы, и изложить мучав-шие его сомнения Дарку в сдержанной тишине ресторана, сидя за ужасно дорогими блюдами, которых Стивен никогда раньше не пробовал, то оказалось, что ничего так и не прояснилось. Дарк слушал, нетерпеливо кивая всякий раз, когда Стивен доходил до конца предложения. Прежде чем Стивен успел завершить свою речь, Дарк положил ложку, накрыл руку более молодого собеседника своей небольшой мягкой ладонью и ласково, словно обращаясь к ребенку, объяснил, что никакого различия между детской и взрослой литературой не существует. Все это абсолютная ерунда, простая условность. Иначе и быть не может, потому что все великие писатели обладали детской душой и простым видением жизни – пусть сколь угодно сложно выраженным, – благодаря которым взрослый гений был все равно что ребенок. И напротив – Стивен высвободил свою руку – величайшие образцы так называемой детской литературы обращались одновременно и к детям и ко взрослым, к будущему взрослому в ребенке, к забытому ребенку в каждом взрослом.

Дарк говорил с удовольствием. Обеды в знаменитых ресторанах с молодыми писателями, которых нужно было учить уму-разуму, составляли одну из самых привлекательных сторон его профессии. Стивен покончил со своими креветками в горшочке и откинулся назад, слушая и разглядывая Дарка. У того были рыжие волосы с неукротимым хохолком на темени, который Дарк имел привычку приглаживать ладонью, когда говорил. Стоило ему убрать руку, как упрямый пучок волос снова вставал торчком.

При всей своей житейской самоуверенности, при том, что он носил костюм темных тонов и рубашку ручной работы, Дарк был всего на шесть лет старше Стивена. Однако это были решающие шесть лет, по одну сторону которых лежало то уважение к зрелости, питаемое Дарком, которое заставляет человека с юношеским тщеславием стараться выглядеть вдвое старше своего возраста, а по другую – убеждение Стивена в том, что зрелость есть признак измены, робости, усталости, а юность, напротив, блаженное состояние, которое следует длить как можно дольше, пока позволяют общественные условности и биологические возможности. К моменту их первого совместного обеда Дарк был женат на Тельме уже семь лет. Их большой дом на Итон-сквер отличался респектабельностью. В гостиной висели холсты с написанными маслом морскими сражениями и сценами охоты, уже тогда входившие в моду. Кроме того, у них были чистые толстые полотенца в спальне для гостей и горничная, приходившая на четыре часа в день и не говорившая ни слова по-английски. Пока Стивен и его друзья проводили время в Кабуле и Гоа, забавляясь летающими дисками и трубками с гашишем, к услугам Чарльза и Тельмы были специальный служащий, парковавший их автомобиль, телефонный автоответчик, богатые вечеринки и книги в твердых переплетах. Они были взрослыми. Стивен жил в недорогой комнате и мог унести все свои пожитки в двух чемоданах. Его роман был в самый раз для детей.

Но дом на Итон-сквер – это было еще не все. Дарк уже успел приобрести и продать компанию звукозаписи. К тому времени, когда он закончил Кембридж, всем, кроме прожженных коммерсантов, было ясно, что популярная музыка является исключительной прерогативой молодых. Но коммерсанты не забыли о старой доброй Англии и своих родителях, прошедших Великую депрессию и сражавшихся в мировой войне. Им, пережившим эти кошмары, нужна была музыка приятная, полная тепла и мимолетной грусти. Дарк специализировался на легком репертуаре, популярной классике и «вечнозеленых» мелодиях, переложенных для струнных оркестров из двухсот исполнителей.