Людмила Улицкая - Люди нашего царя

Мы знали. Иван Яковлевич растрогался: первый раз за всю жизнь встретил таких людей, чтоб меннонитов знали…

Язык немецкий он почти потерял. Мать еще говорила, а он уж почти не говорит. Но понимает. Из Алтая переселилась семья в Среднюю Азию. Женился после армии на русской. Раньше всех понял, что из Средней Азии пора уезжать. Перебрался в Россию. Купил дом. Завел хозяйство. Жена медсестра. Трое детей. Работает он в Москве, водителем автобуса. Здесь, в Тверской области, работы нет. Прозвище у него Чечен.

Говорит он хорошо. Язык живой, правильный, никаких бессмысленных ругательств, которым привычно пересыпают речь все, кто побывал в армии или в лагере. Все его братья уехали в Германию. Он ехать не хочет. Здесь у него Родина.

Мы слушаем с вниманием. Он говорит охотно, с подробностями. Ни одного вопроса не задает. Потом смотрит на часы. Пора. Спасибо, говорит, за приятное общество. С интеллигентными людьми очень редко случается общаться. И ушел. Каких только людей нет у батюшки-царя, как говаривал Лесков…

Автобус наш был такой промерзший, что аж звенел. Ночь не собиралась кончаться, мороз усиливался. Ехали больше часа и приехали в деревню. В редких избах горят огни, собаки брешут. А до нашей деревни еще идти шесть километров лесом. Можно и по дороге, но тогда на два километра больше. И пошли мы через ночной лес. Дорога скоро перешла в тропинку, а потом и тропинка потерялась под снегом, и мы пошли по целине, проваливаясь по колено. И шли долго-долго. Сделали привал, попили горячего чаю, даже костерок развели. Лес скрипел ветками, постреливал от мороза, казалось, что мы никогда отсюда не выберемся. Потом стало светать. Стали заметны следы: кабаньи, лисьи, заячьи. Собачьи, конечно. Среди древесного морозного треска чирикнула какая-то птица. Я шла как во сне, мне казалось, что я бреду вне времени, пространства, на том свете… Но тут лес иссяк. Мы достигли опушки и вышли на открытое место. Было уже совсем светло. Позади нас стеной стояли огромные сосны. Мы остановились, оглядывая открывшуюся деревню - ни одного дымка не шло из труб.

Вот тут-то и произошло. Как взрыв. Все вдруг вспыхнуло - за нашими спинами загорелись желтым свечным пламенем сосны. Это взошло солнце. Все засверкало праздничным светом, заискрилось, и началась такая красота, какая бывает только в детстве или во сне. И в довершение всего раздался какой-то фырчок, и прямо из-под моих ног выскочила и взлетела большая серая птица-тетерка.

Рассказать осталось немного. Димин дом промерз настолько, что даже мыши из него ушли. Что до людей, то местные старухи зимуют у родни, в городе. Последняя одинокая старуха-зимовщица умерла лет восемь тому назад.

К нашей радости, в деревне обнаружился дачник. Он остался с осени, спасаясь от городской суеты и любящей жены. Ему нравится жить в пустой деревне, с кошкой-собакой. Иногда сбегает на лыжах в соседнюю деревню в магазин за хлебом-молоком. Спирт у него в канистре. Еда в запасе. Он пенсионер. Читает, рисует, режет по дереву. Выпивает в одиночку. Философствует, когда есть с кем. Прекрасный и своеобразный человек. Он обрадовался, когда мы ввалились к нему в дом. Он как раз печь растапливал.

К вечеру мы накрыли стол в его избе. Димину избу два дня топить надо было, чтобы дом прогреть. С Новым Годом!

И сели за столы солдатики-отпускники, и телеграфист с продавщицей, и веселая семейка с нервнобольной собакой, и голландский немец по прозвищу Чечен, и ренуаровская проводница с лицом престарелой матрешки.

Это мой народ. Какой есть…

Людмила Евгеньевна Улицкая

Вот они сидят втроем и беседуют. Христос, Будда и Георгий Михайлович Гинзбург.

А, собственно, о чем им говорить? Они сидят и улыбаются.

А подойдет к ним отец Андрей, прекраснейший, его не примут.

Скажут: православных не берем, и католиков не берем, и мусульман не берем, тем более - иудеев.

Только беспартийных.

А примут кого? Слабоумную девочку Таню Князеву, дауна Сашу Козлова и блаженную Наташу Горбаневскую - ей православие простят.

А умных - никого. Я вдалеке постою.

Да! За страдание тоже никого не примут. Тоже мне, большое дело.

И за старание не примут!

Так привычно говорить: «Господи, помилуй! Господи, помоги! Господи, прости!», что от привычки почти потерян стыд - все-таки прости муравьиные усилия всё заполучить в пользование.

Все разрешили: съесть сразу три килограмма зеленых яблок, выпить две бутылки водки и лечь с ослицей или ее отцом.

Только не вспоминать о белом слоне. А он здесь.

Мысль ужасная: тебя никто не накажет и, тем более, не наградит.

Ты совершенно свободен, сам себе судья. О ужас!

Хотелось, чтоб все было по закону, как на немецкой железной дороге: по свистку и вовремя. А тебя - диспетчером. Пойду пешком.

А было так удобно на все твердить: «Твоя Святая воля!»

А вдруг - моя?

Нельзя ли отменить местоименья?

У Бога был один хороший сын Иисус.

Как свербит на этом месте…

А про Святую Троицу - ну просто вообще!

Как устроено электричество - не знают.

А как устроен Бог - три пальца…

Говорят, что Три Лица. У Рублева это очень убедительно.

Но все остальное - сплошные спекуляции.

Откуда им знать-то? Посмотри на их рожи.

А иногда едешь в метро, посмотришь кругом и заплачешь: одни ангельские лица. Правда, редко.

Один приятель, Сёма из Бетезды, открыл, что ДНК совсем не запись наследственной информации, а персональный ключ ко входу в космический компьютер. Ничего?

Мы с Петей совершенно не верим в чудеса.

То есть, мы их наблюдали.

Петя даже видел, как один йогин материализовал из воздуха какую-то хрень вроде золотой цепочки.

Ну и что?

Каждая женщина, у которой затвердела грудь и отяжелел живот, чувствует, что произошло чудо. Не только Мириам.

Пришла на исповедь.

– Падре,- говорю,- я давно не совершаю дурных поступков сознательно, но я часто плохо думаю о людях и раздражаюсь.

– Да, да, я так хорошо вас понимаю,- говорит он.

– Падре, кругом почти сплошь идиоты, я их часто жалею, но отношусь к ним свысока, а иногда с презрением,- говорю я.

– Да, да, конечно, я вас так хорошо понимаю.

– Падре, я давно в руки не беру молитвослов, по крайней мере, с тех пор, как обнаружила, что молюсь всегда, когда голова не занята какими-нибудь глупостями.

– Да, да, я вас хорошо понимаю, молитвослов трудно взять в руки… и мне знакомо это состояние.