Марк Леви - Каждый хочет любить…

– Если хочешь испортить ей все удовольствие, давай, но лучше потерпи, пусть сама спустится. Она приготовила свой наряд еще с вечера, перед тем как пойти спать.

– В любом случае, на мой взгляд, сам ты в полной форме, даже в халате, – заметила Валентина, прикасаясь рукой к щеке Матиаса.

– Я в порядке, Валентина, я в порядке. Валентина катала по кухонной стойке кусочек сахара.

– Я снова начала брать уроки игры на гитаре, знаешь?

– Очень хорошо, я всегда говорил тебе, что не надо было бросать.

– Я думала, ты придешь ко мне в гостиницу вчера, ты же знал номер комнаты…

– Этого больше не будет, Валентина…

– У тебя кто-то есть? Матиас кивнул.

– И это настолько серьезно, что ты хранишь верность? Значит, ты действительно изменился… Ей повезло.

Эмили скатилась по лестнице, промчалась через гостиную и бросилась в объятия матери. Мать и дочь слились в вихре поцелуев, Матиас смотрел на них, и неудержимая улыбка на его лице свидетельствовала, что никакие годы не стирают страниц, исписанных вместе.

Валентина взяла дочь за руку. Матиас проводил их. Он уже открыл входную дверь, но Эмили забыла рюкзак в своей комнате. Пока она за ним бегала, Валентина дожидалась ее на крыльце.

– Я приведу ее обратно к шести часам. Хорошо?

– Насчет пикника с дочерью, поступай как знаешь, но я обычно срезаю ей корки с хлеба. Ладно, сегодня с ней ты, и делай что хочешь… но она больше любит без корок.

Валентина ласково погладила его по щеке:

– Расслабься, мы с ней как-нибудь разберемся. И перегнувшись через его плечо, она крикнула Эмили, чтобы та поторапливалась:

– Давай скорее, милая, мы теряем время!

Но девочка уже взяла ее за руку и потянула на тротуар.

Валентина вернулась к Матиасу и наклонилась к его уху:

– Я счастлива за тебя, ты этого стоишь, ты потрясающий мужчина.

Матиас постоял несколько секунд на крыльце, глядя, как Эмили и Валентина уходят вдаль по Клервил-гроув.

Когда он вернулся в дом, зазвонил его мобильник. Он начал шарить вокруг, но трубки нигде не было. Наконец он увидел его на подоконнике, успел нажать на кнопку и мгновенно узнал голос Одри.

– При свете дня, – сказала она грустным голосом, – фасад еще красивей, а твоя жена просто восхитительна.

Молодая журналистка, которая выехала на рассвете из Эшфорда, чтобы доставить приятный сюрприз мужчине, в которого влюбилась, отключила свой телефон и тоже покинула Клервил-гроув.

В такси, которое увозило ее в Брик-Лэйн, Одри убеждала себя, что лучше, наверно, вообще больше никогда не любить. Все стереть из памяти, забыть обещания, выплюнуть яд со вкусом предательства. Сколько дней и ночей понадобится на этот раз, чтобы рана затянулась? Главное, не думать сейчас о грядущих уик-эндах. Снова научиться сдерживать внезапно забившееся сердце, когда на улице за поворотом померещится знакомый силуэт. Не опускать глаза, когда на скамейке перед тобой целуется парочка. И больше никогда, никогда не ждать, когда зазвонит телефон.

Запретить себе думать, как живет тот, кого ты любила. Бога ради, не видеть его, когда закрываешь глаза, и не представлять себе, как он проводит дни. Криком кричать, что ты в ярости, что тебя обманули.

А как быть с теми волнами нежности, с руками, сплетавшимися, когда они шли рядом?

В зеркальце заднего вида шофер заметил, что его пассажирка плачет.

– Все в порядке, мадам?

– Нет, – ответила Одри, разразившись рыданиями.

Она попросила его остановиться; такси свернуло к обочине. Одри распахнула дверцу и, согнувшись вдвое, бросилась к парапету. И пока она выплескивала все свои горести, человек, который ее привез, выключил мотор и, не говоря ни слова, подошел и неловко положил ей руку на плечо. Он мог предложить ей только свое присутствие рядом. Когда ему показалось, что пик бури миновал, он вернулся за руль, выключил счетчик и довез ее до Брик-Лэйна.

Матиас натянул брюки, рубашку и первые попавшиеся под руку кроссовки. Он бежал до Олд , Бромптон, но опоздал. Вот уже два часа он бродил по улицам, но все они были так похожи. Нет, не та, и не та, на которую он только что свернул, и уж точно не этот тупик. На каждом перекрестке он выкрикивал имя Одри, но никто не показывался в окнах.

Совсем заблудившись, он направился к единственному месту, которое узнал, – к рынку. Официант приветственно замахал ему с террасы кафе, все дорожки были черны от народа. По кварталу он бродил уже два часа и, совершенно отчаявшись, вернулся к знакомой скамейке и уселся, внезапно ощутив чье-то присутствие у себя за спиной.

– Когда Ромен бросил меня, то сказал, что любит меня, но жить должен со своей женой. Как думаешь, у цинизма нет пределов? – спросила Одри, усаживаясь рядом.

– Я не Ромен.

– Я была его любовницей три года; тридцать шесть месяцев в ожидании, когда сбудется обещание, которое он так и не сдержал. Что же во мне так сломалось, что я опять влюбилась в мужчину, который на самом деле любит другую? У меня больше нет сил, Матиас. Я больше никогда не хочу смотреть на часы и думать, что вот сейчас мой любимый вернулся к себе домой, садится за стол с другой, говорит ей те же слова, делает вид, будто я вообще не существую… Я больше никогда не хочу говорить себе, что была всего лишь эпизодом, романчиком, который их только сблизил, что именно благодаря мне он понял, что любит ее… В этой истории я настолько потеряла собственное достоинство, что даже начала сочувствовать его жене; клянусь тебе, однажды я поймала себя на том, что злюсь на него за все вранье, которым он наверняка ее потчевал. Если б она могла его слышать, если б могла видеть его глаза, когда он тайком прибегал ко мне. Я не могу себе простить, что была такой идиоткой. Я никогда больше не хочу слышать этого голоса подруги, которая уверена, что она тебе помогает, когда говорит, что тот, другой, возможно, просто ошибся, и не исключено, что он был вполне искренен; а главное, никогда, никогда не слышать, что так будет лучше! Я больше никогда не хочу жить полужизнью. Мне потребовались долгие месяцы, чтобы заставить себя поверить, что я тоже достойна полной жизни.

– Я не живу с Валентиной, она только заехала за дочерью.

– Самое ужасное не в том, что я увидела, как ты целуешься с ней на крыльце, ты в халате, а она такая красивая, какой я никогда не буду…

– Она не целовала меня, она сказала мне одну вещь, которую не хотела, чтобы Эмили слышала, – прервал ее Матиас, – если б ты только знала…

– Нет, Матиас, самое ужасное – это то, как ты на нее смотрел.

И поскольку он молчал, она дала ему пощечину.

Оставшуюся часть дня Матиас провел, рассказывая ей о своей новой жизни, о дружбе, которая связывала его с Антуаном, о том, какие они с ним разные и как именно эти различия легли в основу удивительного понимания. Она слушала, не говоря ни слова, а чуть позже, когда он описывал каникулы в Шотландии, она чуть было не улыбнулась.