Хулио Кортасар - Книга Мануэля

хотя в случае с Гомесом уже никто не попался на удочку и была попытка его департеризации и вышвыриванья на улицу, но уберег мрак, а также, наконец обнажившаяся, Биби Андерсон – если у тебя выдурили восемь франков за то, чтобы поглядеть, ты же это не упустишь из-за какого-то чокнутого, разве что

– История в Опере была прикрытием, – сказал Маркос.

– Ах, в Опере, – сказал я, настроившись ничему не

удивляться.

– Как раз в момент, когда появляется лебедь, не знаю, видел ли ты эту оперу, – пояснил Маркос. – Опера Вагнера.

– Это незаконно, – сказал Лонштейн. – Свернуть шею лебедю, когда у нас хватает хлопот с Утенком Дональдом, вы просто перепутали птиц, че.

Так они и продолжали, было много шума и воя, пока не пришло сообщение, что в последние две недели уже не было возможности повторять номер по тактическим соображениям, – пошли толки прямо на улице, народ отправлялся в кино с намерением разбить башку всякому, кто хоть зевнет, люди, знаете ли, платят налоги и терпеть такое, уж извините.

– Это уже успех, че, – сказал Маркос. – Зачем продолжать действия в храмах седьмого искусства, когда имеются автобусы и кафе. В кафе, правда, не очень эффективно – во-первых, там все не говорят, а кричат, и уровень децибелов очень высокий, а во-вторых, невесть почему, народ меньше злится, когда ему мешают потреблять пиво или чинзано, чем кинокартину, – тут требуется исследование. Но зато на

– У меня осталось еще три могильных цветка, – пригрозил Лонштейн. – Один из желтой бумаги и другой белый, но, клянусь, на них такие пятна, как будто

любой линии, скажем, автобуса номер 94, который хвалится более-менее буржуазной клиентурой, там Люсьен Верней, истинный специалист, он уже обучил своей технике Патрисио, Сусану и других, которые действуют почти во всех концах Парижа. Раздается звонок перед остановкой, все весьма корректно (уж не говоря о том, что ты хорошо одет и под мышкой у тебя книга или портфель, дабы подчеркнуть облик интеллектуала), и когда этот мастодонт тормозит у самой кромки тротуара, Люсьен Верней подходит к водителю и протягивает ему руку. Ледяной взгляд водителя (бывают варианты), выражение лица, переводимое как

Какого черта

Эй

Псих или просто идиот

Можешь сунуть свою руку себе в

но Люсьен Верней выдает почти пасторальную улыбку, нечто вроде манной кашки для пай-мальчика, невозможно устоять перед столь невинной улыбкой и протянутой рукой в ожидании, что честный водитель, чье лицо приобретает цвет (по выбору) пурпурный / зеленый / черный / стеклянный / и тогда

– Я желаю вас поблагодарить за приятную поездку, – говорит Люсьен Верней. Ответы воспроизводить не стоит, вдобавок Маркос не утруждает себя их перечнем. Люсьен Верней: «Вы управляете автобусом с таким чувством ответственности, каковое в наши дни выказывают далеко не все водители». Или: «Я не могу покинуть автобус, не выразив вам свою благодарность». Или: «Я никогда не позволил бы себе завершить поездку, не выразив во всеуслышание удовольствие, полученное от нее, которое прошу вас передать администрации». Варианты на этом этапе: 1) Прекращение контакта, вставанье с места, катапультический толчок по направлению к тротуару; 2) Пена на губах; 3) Смертельная бледность и тетанические судороги туловища и конечностей. Подварианты в environnement [28](особенно у старух и у господ с розетками ордена Почетного легиона): надо вызвать полицию / Исчезло уважение к (под-под-под варианты:…религии) / Вот нынешняя молодежь, куда мы катимся / Из-за него мы опоздаем на службу (многочисленные инфраварианты) /. Ругательства и угрозы. На шум выходит из своей стеклянной клетки постовой и направляется к автобусу точно тогда, когда Люсьен Верней, у которого не глаза, а хронометр, весьма учтиво в последний раз приветствует водителя ваш покорный слуга и спускается по двум ступенькам, за пределами коих начинается территория, на которую ни один постовой не ступит ради какой-то взбучки, ибо в его обязанности и т. д.

– Превосходно, – говорю я Маркосу, – но вот позавчера в Лилле один юноша сжег себя заживо в знак протеста против положения во Франции, и это второе самосожжение в стране, не говоря о других, тебе известных по телеграммам из-за границы. Не кажется ли тебе, что рядом с такими делами

– Конечно, кажется, – говорит Маркос, – но только, как сказано в японском гимне, капля по капле образуются моря, и из песчинок вырастает скала, поросшая мхом, или что-то вроде этого. Был один Ян Палах, а сейчас есть все чешские студенты, и они не дремлют, уж не говоря о многих буддийских монахах. Как легко ты отвергаешь доброе, пусть маленькое, дело! В общем, погоди, сейчас я тебе опишу другую форму сопротивления, которая не далее как вчера наделала шума в ресторане «Важенанд», и она будет повторена на будущей неделе во многих других ресторанах, насколько у нас хватит монет, потому что это ужас, сколько стоит жратва в подобных заведениях. Однажды Гомес пошел со мной туда в час дня, когда там самые толстосумы да пижоны с чековыми книжками, ты же видел эту царящую там обстановку art nouveau и чуток отдающую нафталином атмосферу, которая придает особую престижность. Заказали мы лук-порей в уксусе и бифштекс с перцем, красное вино и минеральную воду – меню, сам понимаешь, вполне солидное и достойное. Едва нам подали лук, как Гомес встал и принялся есть стоя, одну луковку за другой, разговаривая со мной как ни в чем не бывало. Статистика взглядов: восемьдесят процентов негодующих, десять процентов досадливых, три процента забавляющихся, еще три процента невозмутимых, четыре процента заинтересованных (что там: геморрой, спинная сухотка или, чего доброго, сумасшествие?). Официант спешит с другим стулом, Гомес ему, спасибо, не надо, я всегда ем так. Но, мсье, вам же неудобно. Напротив, в высшей степени удобно, больше ощущается действие закона тяжести, луковица опускается в желудок, как пуля, это полезно для двенадцатиперстной. Вы надо мной смеетесь. Ни в коем случае, это вы меня беспокоите, не сомневаюсь, что с благими намерениями, однако это факт. И вот метрдотель, старик с лицом потрепанного карпа. Мсье, извините, но здесь. Что – здесь? Здесь у нас принято. Понимаю, но я не согласен. Да, но все же. Мсье никому не мешает, встреваю я, очищая тарелку кусочком хлеба, лук-порей был восхитительный. И не только никому не мешает, но ест с изысканными манерами и скромностью, и это вы ему досаждаете, не говоря уж об официанте, до такой степени, что. Тут во всей полноте развертывается ортеговская ситуация, дамы на ухо друг дружке шушушушушушушу, закатыванье глаз, да это скандал, сюда приходят посидеть и побеседовать, пусть отправляются в забегаловку. Тогда Гомес, утирая губы с истинно брёммелевским изяществом: Если я ем стоя, так это потому, что я с мая месяца живу стоя. Ты бы поглядел, старик, на этот вертеп, какой переполох, кассирша звонит в комиссариат, бифштексы с перцем сохнут на дощечке, бутылка вина откупорена, и ничто не оплачено, представляешь, ради того, чтобы мы убрались, эти сукины дети готовы были устроить складчину, и именно тогда Гомес, держа в руке сложенную салфетку, уселся с видом графа и сказал достаточно громко: Я это делаю ради ближнего моего и надеюсь, что ближний мой научится жить стоя. Мертвая тишина, только два-три смешка, явно от нечистой совести, поверь, обед этот мало кому из них пошел на пользу. Завтра мы это повторим в бистро у Бастилии, возможно, что там набьют нам морду, там, знаешь ли, другая среда, но во всяком случае, кто тебе говорит, что