Тони Моррисон - Возлюбленная

– У нас там, где я жила, есть одна старая негритянка. Ну ничегошеньки не знает, а шьет здорово. Все для миссис Бадди шьет – и тонкое белье с кружевами, очень красивое, правда, но ведь и двух слов связать не умеет. И совсем неученая, вроде как ты. Ты тоже ничегошеньки не знаешь. Так и помрешь, ни о чем не узнав. А я нет! Я все равно доберусь до Бостона и куплю себе бархат! Карминный. Ты ведь о таком и не слыхала, верно? И не услышишь. Спорим, тебе не доводилось даже спать на солнышке? Я целых два раза так спала. Обычно-то я скотину кормлю еще до рассвета и спать не ложусь до поздней ночи. Но один раз я прикорнула днем за телегой, да так и заснула. Спать, когда тебе на лицо солнышко светит, – знаешь, как хорошо. Первый раз я так спала, когда была еще маленькая. И никто меня тогда будить не стал. Ну а когда я за телегой прикорнула, то все цыплята, черт бы их побрал, разбрелись, и мистер Бадди меня здорово выпорол. Кентукки – вообще гнусное местечко. Жить нужно только в Бостоне. Там и мать моя жила, пока не задолжала мистеру Бадди. Джо Натан говорит, что мистер Бадди – мой папаша, да только я этому не верю, а ты?

Сэти сказала, что тоже не верит.

– А ты знаешь, кто твой отец, а?

– Нет, – сказала Сэти.

– Ну и я не знаю. Знаю только, что не мистер Бадди. – И Эми, покончив с лечением, встала и прислонилась к стене сарая. Ее медлительные глаза стали совсем неподвижными и какими-то блеклыми в солнечном свете, который пламенем горел в ее волосах. И вдруг она запела:

День, устав, клонится к ночи, И малыш устал мой очень.

На качелях колыбели Он лежит в своей постели; Дарит негу ветерок, Вновь стрекочет песнь сверчок.

Сильфы с эльфами в тумане Кружат на лесной поляне, И приходит к нам из сказки Фея Кукольные Глазки.

Эми вдруг перестала раскачиваться, отстранилась от стены, села и съежилась, обхватив костлявыми руками колени и прижав локти своими крепкими, добрыми пальцами. Потом медленно опустила глаза и стала высматривать что– то в грязи под ногами.

– Это песенка моей мамы. Это она меня научила.

Темнота ей не страшна, Ведь она же фея сна, Плавно колыбель качает И тихонько напевает.

В тишине чуть слышно только Тиканье часов на полке, Свет луны в окно струится, Спят игрушки, звери, птицы, Им нашептывает сказки Фея Кукольные Глазки.

Нежно малыша обнимет – Как рукой усталость снимет, Чуть кудрями прикоснется – И малыш мой улыбнется, Карие глаза сомкнет И с улыбкою уснет.

Так в объятьях темной ночи Дети все смежают очи, Мудрость черпая из сказки Феи Кукольные Глазки [4].

Закончив петь, Эми некоторое время сидела молча, потом повторила последние слова, встала, вышла из сарая и там остановилась в сторонке, прислонясь к молодому ясеню. Когда она вернулась, солнце еще вовсю освещало раскинувшуюся внизу долину, а у них здесь, на стороне Кентукки, были почти сумерки.

– Ты еще не умерла, Лу? Эй, Лу?

– Еще нет.

– Давай поспорим. Если ты доживешь до утра, то и вообще останешься жива.

– Эми поправила кучу листьев у Сэти под ногами, чтобы той было удобнее, и опустилась на колени, чтобы снова растереть ее опухшие стопы. – Давай-ка еще разок, и как следует! – сказала она и, когда Сэти от боли зашипела, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, рявкнула: – Заткнись! Держи рот закрытым.

Стараясь не шевелить языком, Сэти что было сил закусила губу и позволила добрым рукам заняться своим делом. Эми напевала себе под нос «И затихал шмелиный бас, смолкало пенье пчел», – потом, словно устав, отодвинулась к противоположной стене, уселась там и, опустив голову на плечо, заплела свои патлы, приговаривая:

– Не вздумай только умирать ночью, слышишь? И не вставай, Я не желаю видеть, как твое безобразное черное лицо качается тут надо мной. Будешь помирать, отползи куда-нибудь подальше, чтобы я тебя отсюда видеть не могла, слышишь?

– Слышу, – сказала Сэти. – Я сделаю все, что смогу, мисс.

Сэти, собственно, уже и не рассчитывала увидеть что-либо еще в своей жизни, так что, почувствовав, как чья-то нога осторожно коснулась ее бедра, некоторое время приходила в себя после глубокого сна, который уже приняла за смерть. Она села, вся дрожа от напряжения, и Эми внимательно осмотрела ее вспухшую, кровоточащую спину.

– Выглядит жутко! – заявила она. – Но ты вроде бы выжила. Господи, помоги. Ты выжила, ты пережила самое страшное, Лу! И все благодаря мне. А правда, я хорошо умею лечить? Ты как, идти-то сможешь?

– Да нужно же мне встать, чтобы хоть помочиться.

– Ну давай посмотрим, что у тебя получится.

Приятного мало, но, в общем, терпеть можно, и Сэти, хромая, сделала несколько шагов – сперва ухватившись за Эми, потом за молодое деревце.

– Вот оно, моих рук дело! Я ведь правда хорошо лечу? —Да, – проговорила Сэти, – очень хорошо.

– Надо нам с этого холма убираться, да поскорее. Давай-ка. Я тебя провожу вниз, к реке. Тебе ведь туда надо? А сама я на большое шоссе пойду. Выведет точнехонько в Бостон. А в чем это у тебя все платье?

– В молоке.

– Господи, все у тебя не так, как у людей!

Сэти опустила глаза, посмотрела на свой живот и потрогала его. Ребенок, конечно, умер. Она-то ночью не умерла, но умер ребенок Ну, раз уж так оно получилось, то теперь ее ничто не остановит. Она доставит молоко своей малышке, даже если ей придется переправляться вплавь.

– Ты разве есть не хочешь? – спросила ее Эми.

– Я ничего не хочу, лишь бы поскорее попасть на ту сторону, мисс.

– Ну-у. Ладно, не спеши. Тебе ведь, наверно, как-то обуться надо?

– А как?

– Сейчас придумаю, – сказала Эми и действительно придумала. Оторвала два куска от шали Сэти, набила их листьями и привязала эти мешочки к ее ступням, и при этом все говорила, не закрывая рта:

– А сколько тебе лет, Лу? Я уже четыре года кровавлюсь, а никаких детей у меня ни от кого нет. Нет у меня времени с каким-то там молоком возиться, потому что…

– Я знаю, – сказала Сэти. – Тебе нужно в Бостон.

К полудню они увидели ее; потом подошли достаточно близко, чтобы ее услышать. Часам к трем они уже могли бы из нее напиться, если б захотели. На небе появились уже четыре звезды, когда они обнаружили, что поблизости нет ни одного суденышка, на которое Сэти могла бы пробраться, и ни одного перевозчика, который согласился бы переправить на тот берег беглянку. Впрочем, лодка нашлась. В ней было одно весло, множество дырок и два птичьих гнезда.

– Ну вот тебе и лодка, Лу. Господь с тобой.

Сэти видела перед собой целую милю темной воды, через которую предстояло плыть с одним веслом в утлой лодчонке да еще против течения, несущего воды Огайо в Миссисипи, что была в сотнях миль отсюда. Река вдруг показалась ей похожей на дом, на убежище, и ее ребенок (который все-таки оказался жив), видимо, тоже так считал. Во всяком случае, стоило Сэти подойти поближе к реке, ее собственные воды хлынули потоком, словно желая воссоединиться с водами Огайо. Сэти показалось, что она треснула изнутри; сильнейшая схватка заставила ее изогнуться дугой.