Маргарет Этвуд - Слепой убийца

Алекс Томас помахал нам на прощанье. Сардонически – во всяком случае, мне так показалось.

– Вы что, с ума сошли? – накинулась на нас Рини. – Разлеглись на траве неведомо с кем. И, ради Бога, Айрис, брось сигарету – ты же не бродяжка. А если отец увидит?

– Папочка дымит, как паровоз, – сказала я, надеясь, что вышло достаточно надменно.

– Он другое дело, – ответила Рини.

– Мистер Томас, – произнесла Лора. – Мистер Алекс Томас. Он студент богословия. Был до недавнего времени, – уточнила она. – Он утратил веру. Совесть не позволила ему учиться дальше.

Совестливость Алекса Томаса, по-видимому, Лору потрясла, но Рини оставила равнодушной.

– А чем же он занимается? – спросила она. – Темными делишками, чтоб мне провалиться. Вид у него жуликоватый.

– Да что в нём плохого? – спросила я. Алекс мне не понравился, но его обсуждали за глаза.

– А что хорошего? – парировала Рини. – Вот ведь придумали – развалились на лужайке перед всеми. – Рини разговаривала в основном со мной. – Хорошо, хоть юбки подоткнули. – Рини всегда говорила, что перед мужчиной коленки надо сжимать, чтобы и монетка не проскочила. Она боялась, что люди – мужчины – увидят наши ноги выше колен. О женщинах, которые такое допускали, Рини говорила: Занавес поднялся, где же представление? Или: Еще бы вывеску повесила. Или ещё злее: На что напрашивается, то и получит. А в худшем случае: Дождется неприятностей.

– Мы не разваливались, – сказала Лора. – Смотри, мы целые.

– Ты знаешь, что я хочу сказать, – буркнула Рини.

– Мы ничего не делали, – объяснила я – Разговаривали.

– Это неважно, – сказала Рини. – Вас могли увидеть.

– В следующий раз, когда не будем ничего делать, заберемся в кусты, – пообещала я.

– Кто он такой вообще? – спросила Рини; мои вызовы она оставляла без внимания, поскольку теперь не знала, что отвечать. Кто он означало: Кто его родители?

– Он сирота, – ответила Лора. – Его взяли на воспитание из приюта. Его усыновили пресвитерианский священник с женой. – Ей очень быстро удалось выудить из Алекса Томаса эту информацию, но у неё имелся такой талант: нас учили, что бестактно задавать личные вопросы, однако она задавала их без конца, пока собеседник, смутившись или разозлившись, не переставал отвечать.

– Сирота! – воскликнула Рини. – Так он может быть кем угодно!

– Да что плохого в сиротах? – спросила я. Я знала, что в них плохого, по мнению Рини: они не знают своих отцов, и оттого ненадежные типы, если не полные дегенераты. Рождены в канаве – вот как это называла Рини. Рождены в канаве, оставлены на крыльце.

– Им нельзя доверять, – сказала Рини. – Они всюду вползают. Ни перед чем не остановятся.

– Ну, все равно я пригласила его на ужин, – объявила Лора.

– Для такого дорогого гостя ничего не жалко, – отвечала Рини.

Дарительницы хлебов

В саду на задах, по ту сторону забора, растет дикая слива. Старая, кривая, ветви с черными узлами. Уолтер говорит, надо её срубить, но я возражаю: она, по сути, не моя. К тому же я её люблю. Каждую весну она цветет – непрошеная, неухоженная; а в конце лета роняет сливы ко мне в сад – синие, овальные, с налетом, будто пыль. Такая вот щедрость. Сегодня утром я собрала падалицу – то немногое, что оставили мне белки, еноты и опьяневшие осы. Я жадно съела сливы, и сок от синюшной мякоти тек по подбородку Я не заметила, пока не появилась Майра с очередной кастрюлькой: тунца. Боже мой, сказала она, задыхаясь от своего птичьего смеха. С кем это ты воевала?

День труда я помню до мельчайших подробностей: то был единственный раз, когда все мы собрались вместе.

Веселье в Палаточном лагере продолжалось, но уже такое, за которым вблизи лучше не наблюдать: тайное потребление дешевого спиртного в разгаре. Мы с Лорой удалились рано, чтобы помочь Рини с ужином.

Приготовления шли несколько дней. Узнав про ужин, Рини извлекла откуда-то свою единственную поваренную книгу «Кулинария по-бостонски» Фэнни Меррит Фармер. Вообще-то книга принадлежала бабушке Аделии, та обращалась к ней – и к многочисленным кухаркам, естественно, – составляя свои обеды из двенадцати блюд. Потом книгу унаследовала Рини – правда, обычно ею не пользовалась, говорила, что и так все помнит. Но сейчас , требовалось показать класс.

Я эту книгу читала – по крайней мере, просматривала во времена идеализации бабушки. (Это прошло. Будь она жива, она бы меня переделывала, как Рини и отец; будь жива мать, она занималась бы тем же. Цель всей жизни взрослых – меня переделать. Больше им заняться нечем.)

Поваренная книга в простой обложке, деловой, горчичного цвета, и внутри все тоже просто. Фэнни Меррит Фармер отличалась непробиваемым прагматизмом, нудная и немногословная, как все в Новой Англии. Она исходила из того, что вы решительно ничего не знаете, и начинала так: «Напиток – это любое питье. Вода – это напиток, дарованный человеку Природой. Все напитки содержат большое количество жидкости и потому предназначены для: 1. Утоления жажды. 2. Обеспечения водой системы кровообращения. 3. Поддержания температуры тела. 4. Выведения жидкости из организма. 5. Питания. 6. Стимулирования работы нервной системы и различных органов. 7. Лечебных целей» – и так далее.

Вкус и удовольствие в списках не значились, но вначале помещался любопытный эпиграф из Джона Раскина:

Кулинарное искусство есть знания Медеи и Цирцеи, Елены Прекрасной и Царицы Савской. Оно есть знание всех трав и плодов, бальзамов и специй, всей целебности и аромата полей и рощ, всей пикантности мяса. Кулинарное искусство – это осторожность, изобретательность, желание действовать и готовность приборов. Это экономность бабушек и достижения химиков, это дегустация и учет, это английская дотошность, французское и арабское радушие. Иными словами, вы всегда остаетесь настоящей дамой – дарительницей хлебов [73]

Мне трудно представить Елену Прекрасную в фартуке, с закатанными по локоть рукавами и лицом в муке; Цирцея и Медея, насколько я знаю, готовили исключительно волшебные зелья, травившие наследников, а мужчин превращавшие в свиней. Что до Царицы Савской, сомневаюсь, чтобы она за всю жизнь хотя бы тост поджарила. Интересно, откуда мистер Раскин почерпнул столь удивительные представления о дамах и стряпне. Впрочем, во времена моей бабушки его слова, наверное, трогали множество женщин среднего класса. Им следовало быть степенными – терпеливыми, неприступными, даже величественными, но при этом обладать тайными рецептами, способными убить или разжечь в мужчинах неодолимые страсти. И в довершении ко всему – настояшие дамы, дарительницы хлебов. Что разносят щедрые дары.