Джон Тул - Сговор остолопов

Зеленая охотничья шапочка стискивала верхушку мясистого пузыря головы. По обе стороны поворотными огнями, указывая в два противоположных направления сразу, торчали зеленые наушники, нашпигованные самими крупными локаторами, а также нестриженными космами и нежной щетиной, произраставшей непосредственно в слуховых отверстиях. Из-под кустистых черных усов выпирали пухлые, укоризненно поджатые губы, к уголкам своим постепенно утопавшие в складках, переполненных неодобрением и крошками картофельных чипсов. Из тени зеленого козырька, ища признаков дурновкусия в платье, надменные изжелта-небесные буркалы Игнациуса Ж. Райлли снисходительно озирали народ, в ожидании толпившийся под часами универсального магазина Д.Г.Холмса. Некоторые наряды, отмечал Игнациус, достаточно новы и дороги, чтобы должным образом считаться преступлением против вкуса и пристойности. Владение чем угодно новым или дорогим лишь отражает нехватку у данного лица теологии и геометрии; и даже может накинуть тень сомнения на душу человеческую.

Сам же Игнациус был обряжен комфортабельно и разумно. Охотничья шапочка предотвращала простуду головы. Объемистые твидовые брюки долговременного пользования были прочны и позволяли необычайно широкую свободу маневра. В их перекатах и укромных уголках всегда можно было отыскать карманы теплого затхлого воздуха, так умиротворявшего Игнациуса. Толстая фланелевая рубашка в клетку отменяла необходимость куртки, а кашне защищало неприкрытую кожу между наушниками и воротником. Подобный наряд можно было считать приемлемым по любым теологическим и геометрическим стандартам, сколь бы невразумительным он ни казался: он предполагал наличие богатой внутренней жизни.

По-слоновьи громоздко переместив вес с одного бедра на другое, Игнациус под твидом и фланелью прогнал телесные валы, разбив их о швы и застежки. Перегруппировавшись таким образом, он подверг созерцанию тот долгий промежуток времени, который истратил на ожидание матери. Обдумывал он, главным образом, одно неудобство, которое уже начинал испытывать: казалось, все его существо готово вырваться из разбухших замшевых сапог пустынной модели, — и, как бы удостоверяясь в этом, Игнациус обратил свои исключительные зенки к ногам. Ноги в самом деле выглядели распухшими. Это зрелище готовых лопнуть сапог он изготовился предложить матери — как свидетельство ее эгоизма. Подняв голову, Игнациус увидел, как солнце начинает опускаться над Миссиссиппи в конце Канальной улицы. Часы Холмса утверждали, что уже почти пять. Мысленно Игнациус оттачивал несколько тщательно фразированных обвинений, призванных низвести мать к покаянию или, по крайней мере, повергнуть ее в смятение. Ему частенько приходилось указывать матери ее место.

Она привезла его в центр города на древнем «плимуте», и пока пребывала у врача на предмет артрита, Игнациус купил у Верлайна кое-какие ноты для трубы и новую струну к лютне. Потом забрел в Грошовую Аркаду на Королевской улице проверить, не установили ли там новых игр. Его разочаровало исчезновение миниатюрного механического бейсбола. Возможно, просто убрали в починку. В последний раз отбивающий игрок не работал, и после некоторых споров управляющие вернули ему никель, хотя людишки из Грошовой Аркады настолько низки, что предположили, мол, Игнациус сам своротил бейсбольную машину, пнув ее неоднократно.

Сосредоточившись на судьбе маленького бейсбольного автомата, Игнациус отвлек свое естество от физической реальности Канальной улицы и людей вокруг и, следовательно, не обратил внимания на пару глаз, пожиравших его из-за одного из столбов Д.Г.Холмса, — пару печальных окуляров, сиявших надеждой и желанием.

Возможно ли отремонтировать машину в Новом Орлеане? Вероятно. Однако, быть может, придется отправлять ее куда-нибудь вроде Милуоки или Чикаго, или в какой-нибудь другой город, чье название связывалось у Игнациуса с эффективными ремонтными мастерскими и непрерывно дымящими фабриками. Игнациус тешил себя надеждой, что с машиной при перевозке будут обращаться аккуратно, и что ни одного из ее крохотных игроков не поцарапают или не покалечат грубые железнодорожные служащие, полные решимости навсегда разорить железную дорогу исками грузоперевозчиков, — те железнодорожные служащие, что устроят впоследствии забастовку и уничтожат Центральную Иллинойскую линию.

Пока Игнациус мысленно созерцал тот восторг, который дозволяла испытывать человечеству маленькая бейсбольная машинка, пара печальных и алкавших окуляров продвигалась сквозь толпу в его направлении, подобно паре торпед, нацеленных на смутный силуэт огромного танкера. Полицейский ущипнул Игнациуса за сумку с нотами.

— У вас какое-нибудь удостоверение личности есть, мистер? — спросил он тоном, преисполенным надежды, что Игнациус официально никак не удостоверен.

— Что? — Игнациус опустил взор на полицейскую кокарду, красовавшуюся на фуражке. — Вы кто такой?

— Разрешите ваши водительские права?

— Я не вожу. Будьте любезны, ступайте прочь. Я жду маму.

— А что это у вас из сумки болтается?

— А что, вы думаете, это такое, глупое создание? Струна для моей лютни.

— Это еще что такое? — Полицейский слегка отпрянул. — Вы местный?