Дина Рубина - Синдикат

Наконец я оставила ее в покое и только продолжаю восхищаться профессионализмом ее работы. И все бы ничего, кабы не одно ее опаснейшее свойство: с утра Эльза Трофимовна имеет обыкновение выбрасывать в мусорное ведро какую-нибудь ненужную бумажонку, которая ко второй половине дня оказывается жизненно важной, хранящей какой-нибудь особый телефон или секретное сообщение. Тогда ведро переворачивается, и весь отдел принимается среди мусора искать нужную бумагу. Хорошо, если Эльза Трофимовна не успела порвать ее на мелкие куски. Если же это случилось, то нередко я — выйдя из кабинета или возвращаясь от начальства, — обнаруживаю весь отдел на карачках. Оттопырив зады, мои подчиненные старательно складывают на полу из кусочков сакральный паззл…

Сторожевого бдения требует и газета, выпускаемая Галиной Шмак, еще одним Мастером нашего департамента. Наш славный «Курьер Синдиката», ведомственный орган, со всеми вытекающими из этого факта фанфарами, трубами и валторнами в честь родины чудесной. Нет, ничего лживого, — Боже упаси! — и ничего верноподданного, но «звон победы раздавайся» звучит чаще, чем иные звуки застарелой битвы…

Галина Шмак — ответственный секретарь газеты, и эта должность ей подходит как раз потому, что ее хочется привлечь к ответственности ежедневно. Со временем я выяснила, к немалому своему изумлению, что попутно она шлепает газетку «Еврейское сердце» — УЕБу, редактирует журнал «В начале сотворил…», издаваемый на деньги Залмана Козлоброда, стряпает информационный листок «Наша Катастрофа» — обществу «Узник»… и, кажется, что-то кому-то еще, нет сил вспоминать… Все это готовится, крутится, варганится у нее на дому, в маленькой квартире у метро «Кантемировская». Новая квартира уже куплена, но в ней идет ремонт. Заканчивается. Или должен вот-вот начаться.

Но главной, основной своей работой Галина, конечно, считает наш «Курьер Синдиката». Деньги на него вывалены немалые, начальство не мелочится. Газета выходит на хорошей бумаге, на шестнадцати, а иногда и двадцати четырех полосах. В нее пишут лучшие, вышедшие на пенсию перья. Ежедневно почта доставляет десятки писем от преданных читателей, на которые я сначала отвечала в колонке главного редактора, но постепенно угасла, присыпанная пеплом и лавой общественной жизни…

Галина появляется всегда в бравурном сопровождении вступительных тактов к «Куплетам Тореадора» из оперы «Кармен». Это позывные ее мобильного телефона, который звонит беспрестанно. Торжественная поступь марша раздирает кулисы, предваряет ее появление, летит за ней по коридорам, гремит из сумки, бряцает в карманах, рокочет на груди, ежеминутно, посреди разговора, оглушая вас оркестровым tutti…

Может быть, из-за этого постоянно звучащего марша Галина и сама представляется мне матадором, вертящим мулету вокруг оси собственного тела. Она влетает в мой кабинет, как тореадор, готовый к встрече с разъяренным быком. Я, как правило, и вправду разъярена очередным скандалом и, — точно бык, — в начале встречи уверена в своей силе и правоте. Но в этих корридах и меня ждет участь измотанного бесконечными увертками, утыканного бандерильями и затравленного уколами пикадоров быка.

— Галина, будьте любезны, объясните, пожалуйста, каким образом интервью с…

— Да это вообще полный кошмар когда я говорила чтобы не лезть а Машка звонит и звонит и наконец дозвонилась да кто же знал что это его бывшая жена вот она и выместила ну он и грозится теперь вот склочник заладил суд да суд да иди ты с этим судом куда подальше хорошо что хоть Алешка уперся и ни в какую фото давать да оно и не качественное а то типография вы же ж знаете там же одни бараны а у меня назавтра плиточники заказаны и лиловую не нашли прямо беда так хрен с ней пусть будет голубая…

Все это сопровождается победными фанфарами марша. Словом, минут через пять вялая туша забитого быка валится в кресло, и Маша устремляется ко мне с чашкой крепкого чая или кофе, а Галина уже несется по коридору, выхватывая из кармана гремящий литаврами мобильник и воодушевленно вопя в него: — Зачем это под орех зачем это под орех когда я просила под вишню и чтобы не после обеда а до иначе верстку не успеем сдать?!

…Однако во всем Синдикате, по всем департаментам не найти другого такого Мастера, как Рома Жмудяк.

Это какой-то виртуоз намыливания. Высочайшая способность выскальзывания из рук. Иногда, в разборках с нею, я сама себе кажусь голой в бане: зажмурившись (пена ест глаза), ты шаришь ладонью по мокрой полке, пытаясь ухватить обмылок, а его нет как нет… вот пальцы касаются его гладкого скользкого бока — куда там! — он летит на пол, под скамью, к дверям, в предбанник… можно, конечно, сослепу выскочить вдогонку за дверь, но это лишь значит — выставить на всеобщую потеху свою голую задницу. Поэтому лучше окатить себя холодной водой из шайки, протереть глаза и действовать уже с открытыми глазами, предварительно вытершись насухо. Странно, что общение с Ромой всегда как-то связано у меня с образом бани, с образом пены, что ползет из шайки со слишком большим количеством шампуня…

На первом же собранном мною совещании департамента, — то есть кучковании в моем кабинете всех моих служивых, — она прерывала меня на каждом слове, добиваясь подробных немедленных разъяснений: для чего затеяно данное мероприятие, что дает Синдикату и, главное, — кому адресовано. Она вообще великолепно владеет всем этим мыльным языком функционеров всех времен, мастей и народов. Ясно, что прошла не только школу, но и академию Гройса. Помнится, дело касалось в тот раз организации невинного концерта израильских исполнителей: распространения билетов, обзванивания публики и прочей незатейливой работенки…

Сначала я пыталась отвечать, искала нужные слова и объяснения, пока не поняла, что Рома занимается саботажем, одновременно нащупывая пределы моего терпения.

— Нет, — напирала она, — все-таки я так и не поняла: кому адресован этот концерт, который вы затеваете?

— Вам, — сказала я приветливо, подавляя сильнейшее желание запустить в нее любым предметом со своего стола. — Исключительно вам, Рома… А теперь возьмите, дорогая, бумагу и ручку и запишите — что вы должны сделать к завтрашнему дню.

Она взяла бумагу и ручку. С этой минуты я поняла, что мы сработаемся, при известной моей сдержанности и постоянных усилиях — толкать эту баржу.

…Бывает, с самого утра уже видно: Рома намыливается… Откуда видно?

Не знаю, по глазам, вероятно. У нее намерения ясно выражены во взгляде, в движениях, в походке. Ей просто незачем их скрывать. Своей неподотчетностью она напоминает мне иерусалимских кошек. Те тоже никого не боятся, ни на кого не оглядываются и идут по своим делам, никого не спросясь. Нет, Рома, конечно, соблюдает минимальный этикет — все-таки я начальник департамента. Сутра, опоздав минут на сорок, она заваливается в мой кабинет свойской походочкой и, подмигивая, говорит что-нибудь вроде: