Дина Рубина - Синдикат

Я люблю такие моменты. В природе — у нас, в Иудейской пустыне — в такие минуты вдруг ощущаешь некий перелом, смену направлений ветра; у нас говорят в таких случаях — «хамсин сломался». И сразу чувствуешь дуновение свежести, облегчение во всем теле, прояснение в голове, — а уж мы-то, астматики, сразу ощущаем сладостную освобожденность дыхания…

Я глубоко и легко вздохнула. Сломался хамсин этих трех лет, тяжкий морок умолчания, отведенных взглядов, сдавленного дыхания, запертых слов и фраз…

И одновременно с этим я ощутила явственное напряжение в воздухе, где-то высоко над головой, словно наши с Ной Рувимычем охранители, покровители наши, насторожились, вскочили и замерли. И каждый нащупал оружие, внимательно следя за малейшим движением соперника.

— Я понимаю вас. — Наконец проговорил Клещатик. — Я ведь знал, что все это время вы собирали сведения по вопросу… по истории…

— Да нет никакого вопроса, — сказала я. — Не существует. И вы, как автор идеи, это прекрасно знаете.

— Вы не правы! — воскликнул он. — Вернее, дело не в этом, не в этом!

Он вскочил и стал ходить по моему небольшому тесному кабинету. Я видела, что он искренен, более того — видела, что он взволнован…

— Послушайте… Когда изрядная часть народа убеждена в Богоданности святых текстов Торы, другая плевать хотела на все святые тексты вместе взятые, а третья часть — историки, лингвисты и текстологи — готовы указать любому интересующемуся периоды, в которые были написаны эти тексты разными авторами… — что это меняет в истории народа, в его религии, в его многотысячелетней традиции? Что это, наконец, меняет в истории и традиции европейских народов, на культуру и нравственность которых наша Тора оказала решающее влияние? Кому сейчас интересно — был ли действительно написан «Екклесиаст» царем Соломоном или кем-то другим, гениальным, или даже несколькими гениальными авторами?

— То есть, — спросила я, — кому интересна правда?

— Вот именно! — запальчиво выкрикнул он. — Ни-ко-му! Она вообще никому не нужна, кроме следователей. А уж в историческом разбеге… я имею в виду сотворение питательной среды мифа, она не нужна ни-ко-му, а уж самому-то народу — в особенности! Подите, разыскивайте обломки разбитых скрижалей под горой Синай, в то время как на наших десяти заповедях основаны все европейские конституции! Кому — через тысячи лет интересно, — что за сброд таскал человек Моисей по той небольшой, в общем, пустоши?

— Ну да, понимаю, — усмехнулась я, — кому через тысячи лет будет интересно — из какого сброда в конце шестого тысячелетия от Сотворения Мира человек Ной возродил десять утерянных израильских колен?

Он осекся, замолчал… Опустился вновь на диван.

— Вы ошибаетесь… — проговорил он. — Не через тысячи, а уже через десятки лет. Лет через сорок-пятьдесят внуки этих людей станут рассказывать, что деды их взошли на корабль, и из далекой России… Станут сочинять про это книги, делать фильмы… писать учебники, наконец…

Я вздохнула, отвернулась к окну, через которое никто так и не выстрелил мне в затылок за все эти три года… И вдруг удивилась все тому же рекламному щиту, словно ожидала увидеть уже за спиной Масличную гору и прочерк шатуна коршуна на пустынном небе…

— Ной Рувимыч, — прервала я его. — Я скоро уезжаю… Давно хотела спросить: ваша редкая фамилия, по крайней мере я не встречала никого еще с такой, — откуда она? Ведь уж вы-то наверняка первым прошли все знаменитые анализы на принадлежность к коленам?

В моем голосе не было ни капли насмешки. Но Клещатик замкнулся, нахмурился, откинулся к спинке дивана.

— Охотно, — отозвался он с вызовом. — Могу рассказать, хоть и знаю, что вы, с присущей вам иронией…

— Никакой иронии! — возразила я. — Более того: хотела вам кое-что показать.

Я развернула листок, который столько времени лежал между страниц ежедневника, кочуя из недели в неделю, из месяца в месяц, из лета в зиму, из осени в весну; старинный брачный контракт, в котором жених посвящал невесте все прелестнейшие имения свои под небом и даже мантию на своих плечах… а я все не решалась свести праправнука с прапрадедом… И вот наконец выпал срок, и подошла тема, — вот как тесто подходит для выпечки хлеба… Или не успевает оно подойти, и тогда мы бежим с ним в другие земли, в другие пустыни, преломляя сухие опресноки и ежегодно обещая себе преломить их в будущем году в отстроенном Иерусалиме, и все-таки вновь и вновь ускользая на обходные тропинки и окольные пути…

— Что это? — спросил Ной Рувимыч, по-прежнему хмурясь, но бумагу взял.

И я, сцепив руки и упершись в них подбородком, принялась жадно рассматривать его лицо, отмечая, следя, ловя эту великую перемену, эту внезапную бледность и разом опавшие щеки, и брови, взлетевшие на лоб, и трепыхание листа в пальцах…

«принялъ все это на себя жених сей въ… звуковъ чистого серебра… чтоб было уточено со всъхъ наилучшихъ и прелестнъйшихь имънiй и прiобрътенiй, который есть у меня подъ небомъ… даже съ мантiи, что на плечахъ моихъ, как при жизни моей, такъ и по смерти моей отъ нынъшняго дня вовъки…»

— Ради Бога… — наконец хрипло выдавил он… — Откуда это у вас? Из какого архива?!

Я сокрушенно развела руками:

— Боюсь, что не смогу вам сказать… Могу лишь подарить, — этот документ случайно оказался в моей электронной почте.

— Вы… вы не представляете… — он достал платок и высморкался. Прокашлялся. — Это ктуба моего предка… Моей семье принадлежала чуть не треть Киева… И есть даже семейная легенда, по которой улица Крещатик… Но… неважно… Все было потеряно. Впрочем, моя семья теряла свои богатства не единожды… Моим предком, не удивляйтесь, был дон Абарбанель, да-да, тот самый, что бросил в Испании все свои земли, дома, виноградники да что там — половина Гранады ему принадлежала! — и первым взошел на корабль, уводя свой народ в изгнание… Он уводил в изгнание свой народ!!!.. Так почему же, почему другой человек, в другое время не может собрать на совсем другом корабле… и вернуть, вернуть даже тех, кто все позабыл!.. — Он опять высморкался. — Неважно! Не в этом дело! Я потрясен… Вы не знаете, как я умею благодарить!..

— Ну что вы! — вздохнула я, — какая там благодарность! Я ведь этот листок долго держала у себя… как некое даже оружие против вас, в случае, если…

— Понимаю, вы не обязаны объяснять… И все-таки, — что я могу для вас сделать?

— Ной Рувимыч… — я помедлила. — Я все равно скоро уезжаю… и сейчас узнала, что кошелек моего департамента пуст.

Клещатик подался вперед, словно желая мне что-то разъяснить или оправдаться, но я остановила его:

— Не желаю напоследок пускаться в разыскания, хотя считаю, что правда интересует не только следователей. Я прошу вас об одном: оплатите Сереже Лохману издание альбома старинных еврейских надгробий Украины и Беларуси. Это последний наш проект… Альбом немедленно станет редкостью — ведь эти кладбища скоро придут в полное разрушение, и не останется никого, кто бы…