Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Поколебавшись, я зашагал к вокзалу. У пустой платформы стояли ярко освещенные вагоны электрички. Двери были распахнуты, на табло четко светилось слово «Одинцово». Я вошел в последний вагон, и двери тут же захлопнулись. Электричка тронулась с места. Решив, что в Одинцове мне удобнее выйти из первого вагона, я двинулся через весь состав. И ни в одном вагоне не увидел ни единого попутчика.

Да, ребята, да!

Автор ехал один в этом поезде.

И не охватило его жутковатое чувство, и не был он нисколько удивлен этим обстоятельством, будто всегда ездил домой в личной электричке. Она исправно останавливалась на всех указанных в расписании станциях, платформах, распахивались двери, грохотал голос диктора, объявлявшего остановки, но ни один человек так и не вошел. Выйдя из вагона на конечной станции, я заглянул в окошко машиниста. Его там не оказалось. Электричка была пуста.

И вот настало лето, настал час, когда линии судеб наших героев, умчавшись в космическое пространство и проблуждав там среди звезд и туманностей, среди бурлящего вакуума и молчаливо затаившихся черных дыр, начали возвращаться на Землю, пересекаясь неподалеку от Москвы в небольшом городке Одинцово над домом под номером шесть по Подушкинскому шоссе.

Внешне ничего не изменилось ни в доме, ни в жизни хозяев. Шихин не обладал способностями моего друга Аристарха и в упор не видел разноцветных линий, тянувшихся со стороны красивой, но невидимой туманности Андромеды к кирпичной трубе его дома. Голый до пояса, в рваных тренировочных штанах, давно превратившихся в некое подобие растянутых колгот, Шихин таскал в мятых ведрах кирпичи, разбирая рухнувшую печь. В доме стоял устойчивый запах сажи, пережженных кирпичей и той сырости, которая бывает на месте развороченного жилья. Печи, как оказалось, были во всех трех комнатах, но одну из них Шихин решил выбросить начисто, дыру заделать досками, пол выкрасить и оставить комнату свободной. А если уж слишком прижмут морозы, ее можно будет запереть до весны. За лето он привык к этой комнате, к яблоневым ветвям, стучавшим в окно, впрочем, лучше сказать, что ветви скреблись, да-да, дерево было старое, при небольшом ветре усохшие ветви именно скреблись, а в мае, когда яблоня покрылась большими белыми цветами, они раскачивались прямо в комнате, проникая через распахнутое окно. Часто, войдя в комнату, Шихин не мог выйти — садился на пол у противоположной стены и неотрывно смотрел на яблоневые цветы, слушал гул залетающих жуков и блаженно улыбался. Входила Валя и, постояв, присаживалась рядом. Потом их находила Катя и тоже, не говоря ни слова, присоединялась к родителям. На японский манер они называли это весенним любованием яблоневыми цветами.

Валя вскопала две грядки, посадила лук и петрушку, а когда наступали сумерки, поливала их колодезной водой. В синеве сада светились розовые флоксы — они выросли сами по себе, их тоже оставили старушки. Вечерами под темными деревьями что-то шуршало, там шла своя жизнь, неведомая, таинственная, и, вслушиваясь в шорохи, Шихин чувствовал себя польщенным — значит, невидимые обитатели решили остаться. На крыльце лежала собака — рыжая, мохнатая и жизнерадостная. Свесив язык в сторону, она поглядывала в сад с деланным равнодушием, прекрасно зная, что под деревьями возятся ежи, но вреда хозяевам они не принесут и ей до них нет никакого дела. Собаку звали Шаман. Знатоки утверждали, что у нее невероятный нюх и на охоте ей цены нет. Говорили, что она может идти по нижнему следу, но верхнему, может идти за зверем или за человеком без всякого следа. Когда я заговорил об этом с Аристархом, он сказал, то такое вполне возможно, более того, что и он запросто может проделать то же самое. Правда, добавил, что нюх, запах здесь ни при чем, дело в другом — живое существо оставляет в пространстве психическую энергию, которую улавливают собаки и особо одаренные люди.

Первая линия пересекла небо и вонзилась в саду рядом с дорожкой, которую Шихин выложил кирпичами, оставшимися после разборки печи. Линия была слегка лиловая. Никто ее не заметил, только Шаман обеспокоенно встал, гавкнул в глубину сада и снова лег. Но не было уже в его взгляде прежнего благодушия. Через некоторое время он опять поднялся, сбежал с крыльца, принюхиваясь, прошел но дорожке, опасливо оглянулся и, вернувшись на террасу, улегся подальше от ступенек, косясь в сад черными негритянскими глазами.

А линия продолжала светиться, становясь все ярче, и напоминая уже тонкую стеклянную трубку, из которой делают рекламные буквы, наполнив их неоном и подключив электричество. Линия почти вертикально уходила вверх и постепенно слабела, растворяясь в ночной темноте. Проследив взглядом за ее направлением, можно было убедиться, что уходила она куда-то в пустоватую часть звездного неба — не было там ни ярких звезд, ни созвездий с древнегреческими названиями. Аристарх как-то рассказывал, что светящаяся линия судьбы возникает, когда ее обладатель где-то недалеко, когда он уже присутствует здесь мысленно. Причем линия бывает тем ярче, чем сильнее его желание прибыть, когда он внутренне как бы встречается с хозяевами, хотя на самом деле может находиться достаточно далеко. Но если линия возникла, вспыхнула, значит, ничто уже не помешает ему — ни авария, ни болезнь, ни подлые замыслы. Он уже здесь, и дело только за временем, необходимым для того, чтобы его телу преодолеть оставшееся расстояние.

Действительно, когда сумерки в саду сгустились до синевы, звезды налились ясной чистой силой и на одинцовские улочки опустилась ночная тишина, изредка разрываемая гулом электричек да пассажирских поездов из Бремена, Берлина, Бреста, Подушкинское шоссе озарилось вдруг вспышками света, послышался грохот мощного мотора, и по деревьям, по заборам, по стенам дома полоснул слепящий свет фар. Сияние приближалось, становясь все более нестерпимым, потом оно замерло, словно в неуверенном раздумье, раздался железный грохот открываемой кабины и прозвучал голос, сипловатый, знакомый, но все-таки еще неузнаваемый голос:

— Эй, люди! Это Подушкинское шоссе?

— Оно! — крикнул Шихин, стоя посреди освещенной террасы в своих тренировочных штанах и в клетчатой рубашке нараспашку. Почему-то заволновался, словно ощутив приближение событий.

— А номер какой? — продолжала допытываться сиплая ночь.

— Шестой!

— Тогда я приехал, — удовлетворенно проговорил голос. Мотор смолк, через некоторое время погасло сияние. В темноте за забором слышалась какая-то возня, железные удары, сопение. Подбежав к калитке, Шихин увидел, как из кабины необъятного грузовика на землю тяжело спрыгнул человек в комбинезоне. Толстоватый и неуклюжий, он с силой захлопнул дверцу, повернул ключ, для верности подергал ручку.