Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— Да он, по-моему, и так всю жизнь в юбке ходит, — неосторожно заметил Шихин и, спохватившись, замолчал.

— Точно! — взвизгнула Федулова. — Я ему это всегда говорю, он не обижается, привык! Ему даже нравится! Но уйду я от него, уйду, ей-богу! До того надоел, до того опротивел... Хочешь, к тебе уйду?

— Соблазнительно, конечно, — промямлил Шихин. — Но как же нам быть с Федуловым, он может обидеться...

— А ты знаешь, что он затеял? — Федулова развернула Шихина в обратную сторону и повела к калитке. — Он хочет найти работу, где бы ему засчитывался подземный стаж или какие другие вредные условия, чтобы в пятьдесят лет выйти на пенсию. Представляешь?! Дурак, дурак, а хитрый! Но это же здорово, правда, Митя? У нас один мужик в институте, он помогает мне диссертацию делать, мы ему как раз полсотни отмечали, так он, скажу я тебе, ничего еще мужик! — она восхищенно покрутила головой. — И в глазах игрец, и ущипнуть может, и по заду шлепнет так, что внутри замирает все от какого-то предчувствия...

— И как предчувствие. Сбывается?

— Ишь ты какой! — Федулова шаловливо погрозила Шихину пухленьким пальчиком. — Но если между нами, — она потянула его за руку, чтоб он наклонился, — сбывается. Не всегда, не так часто, как хотелось бы, но... Ведь совместная работа обязывает к какому-то общению, правильно? Должно же быть у женщины чувство признательности, согласен? А там, где общие интересы, общая увлеченность... Там настоящие чувства, как ты думаешь?

— А зачем ему в пятьдесят на пенсию? — спросил Шихин, с трудом распрямляясь и высвобождая свое ухо от жаркого шепота Федуловой.

— Он хочет выйти на пенсию и заняться этим... творчеством...

— Каким?! — чуть не заорал Шихин.

— Мы еще не решили... Понимаешь, у него врожденный вкус... Он может кое-чем заняться, может... Вот ходит сейчас в кофточке, смешно, конечно, но, с другой стороны, какая в этом артистичность, а, Митя?! Ведь на это способен далеко не каждый!

— Да, пожалуй, — солидно кивнул Шихин.

— Я ему советую обратить внимание на живопись. А что... — Федулова развернула Шихина в очередной раз и повела к террасе. — Всегда на свежем воздухе, культурное общение, разговоры о красках, образах... А знаешь, сколько стоит штуковина примерно метр на полтора? Две сотни! Митя, две сотни! А то и три! Три с половиной! Сама видела. Я сначала глазам не поверила, в кассу мотанулась — точно, три с половиной сотни. А на картине — полдюжины цветков в глиняной кружке! Ошалеть! Да если моего охламона в руках держать, он такие цветочки будет рисовать каждый день. А в году триста шестьдесят пять дней, ну, пять дней пусть водку пьет, останется триста шестьдесят, умножаем на триста рублей и получаем... Сколько? Десятки тысяч, Митя! Десятки тысяч!

— Может, ему уже сейчас стоит начать?

— Рановато! — Федулова с досадой щелкнула пальцами, показав этим невинным вроде бы жестом и склонность к авантюрам, и расчетливость. — Рановато! Во-первых, ему надо на пенсию выйти, а то в тунеядцы запишут. Знаешь, как их поприжали! Пищат! Потом нужно маленько подучиться, не сразу же... В нашем жэке есть художественная студия, туда многие захаживают. И школьники, и постарше... Пусть походит, позанимается, освоит это дело, узнает, что почем, что к чему... И через месяц-второй пойдет, Митя, пойдет! Я тебе обещаю! Слушай, давай музыку поставим, что ли, а? Пугачеву! Хочу Пугачеву! «Паромщика», а? Обожаю «Паромщика»! О! — Федулова закатила глаза и тихонько завыла. Как выдаст — «Вас много, а я одна!» — обалдеваю! Будто про меня, будто про меня...

Шихина спас Ююкин. Некоторое время он с улыбкой наблюдал за истязанием бедного Шихина, потом, решив, видимо, что тот настрадался достаточно, позвал его.

— Митя! — крикнул он. — Срочно сюда! Надо решить один очень важный вопрос.

— Обожаю решать важные вопросы! — вскричала Федулова и бросилась вслед за Шихиным.

— Нет-нет, — твердо отмел ее притязания Игореша. — Разговор мужской, ты, Наташенька, будешь только краснеть.

— Я готова! — не сдавалась Федулова.

— Да, но мы не готовы, — с великолепной светской улыбкой одним ударом Игореша закончил перепалку в свою пользу. — Ведь нам тоже придется краснеть, Наташенька!

— Покраснеем вместе! — Федулова явно шла на нарушение правил игры.

— Хорошо... Но не при всех же, — Ююкин развел руками. — Мне нечего скрывать! — и, навалившись на сидящего в низком кресле Игорешу, Федулова принялась ерзать на нем и целовать. Игореша вскрикнул подстреленно, дернулся и затих.

— Что здесь происходит? — раздался спокойный голос Селены. — Игореша, ты опять за свое?

— Нет-нет, это все я, — заявила Федулова, сползая с Ююкина. — Мы тут решили слегка расслабиться... Если ты, конечно, не возражаешь.

— Что ты, Натали! Пожалуйста, пользуйся, но, боюсь, тебя ждут огорчения.

— Разберемся! — азартно воскликнула Федулова и, разведя руки в стороны, невесомой бабочкой сбежала по ступенькам и покатилась на своих колесиках куда-то в сторону зарослей, где мелькали розовые рейтузы ее мужа.

— Не знаю, как тебя и благодарить, Селена, — проговорил Игореша, приводя себя в порядок.

— У меня было такое ощущение, что это никогда не кончится, что это уже навсегда, — рассмеялся Шихин.

— Твои муки я пережил полчаса назад, — Ююкин вытер рот платком и принялся внимательно его рассматривать, словно ожидая увидеть какие-то следы психической атаки Федуловой. — В мои годы не часто приходится отбиваться от дам, я уж не помню, откровенно говоря, когда это было в последний раз... А знаешь, Митя, хорошо, что сегодня собралось столько гостей. Любопытно посмотреть на всех сразу, сравнить с тем, что мы являли собой раньше, припомнить, к чему стремились, и сопоставить с тем, что в конце концов получили... И знаешь, что интересно... Все остались на тех же ступеньках, что и раньше... В отношениях между собой. Та же Наташка... И диссертацию защитила, где-то возвысилась, стала большим специалистом... А между нами, как и прежде, — оторви-баба! Кстати, может и пользу принести!

— Не может быть! — убежденно сказал Шихин.

— У тебя есть дырявые кастрюли, сковороды, медные тазы? Она же спец по лужению.

— На чердаке полдюжины самоваров... По-моему, некоторые из них нуждаются в ремонте.

— Хорошие самовары?

— Наверно... С медалями, с царскими профилями.

— Это потрясающе. Люблю самовары. Как зайду в салон на Октябрьской, душа разрывается. Все бы домой притащил.

— В чем же дело... Тащи.

— Дорого, да и некуда ставить... А потом, я же понимаю, что это блажь. Но, знаешь, в обилии гостей есть и недостаток — нам так и не удастся поговорить. Вот с Вовушкой вы бы всю ночь трепались?

— Это точно, — улыбнулся Шихин. — А заявились бы только вы с Селеной, нам бы и ночи не хватило. Да и ошеверовской канистры тоже оказалось бы маловато.