Виктор Пронин - Падай, ты убит!

А! — заулыбался Шихин, выйдя из сеней, освещенных слабой лампочкой. — Нефтодьев! Рад тебя видеть. Как ты меня нашел?

— Понимаешь, Митя, я случайно познакомился на Белорусском вокзале с одним человеком... Его зовут Аристарх... А перед этим я был у твоей тетки...

— Какой тетки?

— Ее зовут тетя Нюра.

— Ясно.

— Она уже вернулась, чувствует себя неплохо, велела кланяться.

— Откуда вернулась? — спросил Шихин. И, испугавшись, что ответ будет слишком уж неожидан, задал еще один вопрос: — И как ей там, понравилось?

— Ничего, говорит... Но есть места и получше. Хотя там какие-то горячие грязи, а у нее ревматизм... Совместила приятное с полезным, — разговаривая, Нефтодьев озирался по сторонам, всматривался в шуршащую темноту, вздрагивал от резких звуков, а когда завыла электричка, набирая скорость, он даже хотел было броситься бежать, но Шихин его удержал. — Митя, я могу у тебя побыть день-второй?

— Конечно! В чем дело!

— Только я должен предупредить тебя, что это небезопасно, у тебя могут быть неприятности...

— Как! — весело удивился Шихин. — Опять? Разве они еще не кончились?

— Видишь ли, — Нефтодьев прислушался, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, так что Шихину показалось даже, будто он слегка поводит ушами, — видишь ли, теперь неприятности другие... Они могут быть связаны со мной... Никто не знает, что я у тебя, хотя просчитать, конечно, могут... Но пройдет неделя, не меньше, я немного запутал их, — Нефтодьев улыбнулся, сверкнув глазами, как в прежние времена, когда он засыпал газету бесконечными народнохозяйственными идеями. — Мне нужно спрятаться, пока спадет наплыв мыслей...

— А что, ожидается спад? — серьезно спросил Шихин.

— Да, но сейчас как раз вспышка. Их так много, что они запросто меня засекут... Если не возражаешь... Я бы хотел побыть здесь... Как только мысли спадут, сразу уйду.

— Да не думай ты об этом! — махнул рукой Шихин. — Сиди себе в дальней комнате...

— Нет-нет! — воскликнул Нефтодьев, отчего-то возбуждаясь. — Я лучше на чердак заберусь. Аристарх сказал, что как раз над твоим домом простирается черная дыра, вроде озонной, ее пока не открыли, но он о ней знает. И заверил, что под этой дырой вполне безопасно, потому что она со страшной силой отсасывает мысли, и уловить их, засечь, записать никак нельзя.

— Он правильно сказал, — заметил Шихин, который в отличие от Автора не знал никакого Аристарха.

— Если ты не возражаешь, я прямо сейчас туда и заберусь, — робко сказал Нефтодьев.

— Может, перекусишь?

— Нет, мне нельзя, когда я поем, начинается такой наплыв, что совладать...

— А это... О чем они, твои мысли?

— О чем? — Нефтодьев с нескрываемым ужасом посмотрел на Шихина, оглянулся, прислушался к невнятному шороху сада. — Будет лучше, если ты этого никогда не узнаешь.

— Ну, как хочешь. Тебе постелить?

— Ни в коем случае! — замахал Нефтодьев длинными тощими руками. — Не должно быть никаких следов. Когда они придут и увидят на чердаке постель, сразу все поймут и устремятся за мной.

— Да? — с сомнением проговорил Шихин. — А как же они узнают, в какую сторону ты пошел?

— А как собаки идут по следу? — хитро спросил Нефтодьев. — От мыслей знаешь какой запах?! Неделю не выветривается.

— Надо же...

Шихин ни на чем не настаивал, и это успокоило Нефтодьева. Он поднялся на чердак, внимательно следя за лучом фонарика, которым Шихин обшаривал все углы, чтобы убедить гостя в полной безопасности. В луче возникали старые ведра, стоящие под дырами в крыше, корыта, розово-голубые журналы «Китай», ребристые бока самоваров, умершие события, завернутые в связки старых газет.

— Смотри, — сказал Шихин, — здесь, возле трубы, тебя никто не увидит, даже если кому-то взбредет в голову забраться на чердак. Тут газеты, сено, можешь устроиться...

— А если придется спрятаться?

— Спрятаться? — переспросил Шихин. — Вон стоит сундук, там тряпье, я еще не успел с ним разобраться... В сундуке и спи, только, боюсь, душновато будет... А у трубы, видишь, доски положены прямо на балки... Там пространство сантиметров на сорок высотой... Тоже можно устроиться. На трубе выступ видишь? Если туда заберешься, то увидеть тебя невозможно. Разве что кто-нибудь протиснется между этими балками, взберется на стропила и глянет вверх... Да и то ничего не увидит, примет тебя за тень от трубы, за мешок с сеном... Место надежное.

— Да, мне здесь нравится, — сказал Нефтодьев, и впервые по его лицу пробежала слабая улыбка, искаженная неверным светом фонаря. — Хочешь, я тебе одну мысль скажу?

— Конечно, хочу.

Нефтодьев оглянулся, взяв фонарь, сам пошарил лучом по углам, заглянул в сундук, под доски и лишь после этого приблизился к самому уху Шихина. Его шепот напоминал слабое дуновение ночного ветерка в ветвях...

— Шихин... Слушай меня, Шихин... Слушай... Ты должен знать, что ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя... Иначе все обнаружится и ты не сможешь оправдаться. Нельзя, Шихин. Никогда. А если прижмет, если не будет выхода... Или в лес, или здесь, на чердаке... И все скажи. И отпустит... Понял? Но никогда никому, ни за что... Нельзя. Понял?

— Все понял, — заверил Шихин. — Спасибо. Ты настоящий друг. Я этого не забуду.

— Шутки. Понял? Особенно шутки. И смех. Ни в коем случае. Все слышится, пишется... Ну, пока. Хватит шушукаться... Это тоже нехорошо...

— Пока, — сказал Шихин, а повернувшись к Нефтодьеву, уже не увидел бедолагу. — Все в порядке? — спросил он.

— Да-да... Все хорошо... Спокойной ночи, — прозвучало где-то совсем рядом. — Не обманул Аристарх... Чувствую, как дыра все отсасывает, все уходит... Хорошо, как хорошо...

Нефтодьев появился за день до наплыва гостей, но спуститься с чердака не пожелал. Валя несколько раз носила ему еду, забегала туда и Катя. И, ничего не увидев, лишь ощутив что-то неведомое ей до сих пор, кубарем катилась вниз. Глаза ее за очками были раскрыты широко, а собственный ужас, видимо, нравился.

Так стоит ли удивляться страху, который обуял Ошеверова, когда он поднимался на чердак. Вряд ли он увидел Нефтодьева въявь, но что-то его насторожило — то ли тень заметил, то ли блеск глаз из-за трубы, но понял Ошеверов, что водится у Шихина на чердаке какая-то нечисть, догадался. И, улучив минуту, сказал негромко:

— Уж если столько нечисти вокруг, то стоит ли удивляться, что она и на чердаке завелась... Все правильно. Только ты поосторожней, воли не давай. И это... Никакого курева. Кто он такой?

— А черт его знает, — беззаботно ответил Шихин.

— Надолго обосновался?

— Понятия не имею.

— Не мешает, не тревожит?

— Да нет! Смирный... всего боится...

— Боится? Это хорошо, — сказал Ошеверов, что-то прикинув в уме. — Но должен сказать, что самые опасные, это те, которые боятся. И чем больше боятся, тем опаснее. Страх избавляет от нравственности. Мы можем позволить себе быть подлыми, продажными — над нами страх. Он все объясняет все оправдывает.