Наталья Нестерова - Девушка с приветом

Пусть бы она обладала всеми добродетелями мира — женщина, смерти которой я обязана тем, что встретилась с Сержем. Только бы он нас не сравнивал — тягаться с умершими никому не по силам.

После рождения дочери количество фотографий значительно возросло — они запечатлели ее во множестве снимков — от крохотного младенца до почти подростка.

Лидия была похожа на мать — тот же овал лица, разрез глаз — и неуловимо — на отца.

Я жадно всматривалась в снимки Сержа с дочерью — таким я его не знала. Умиротворение, гордость, нежность, умиление, то притворная серьезность, то неудержимая, до глуповатости, радость — он любил дочь так, как, наверное, не любил никого. И не сможет уже полюбить.

Неужели эта счастливая жизнь, с путешествиями, детскими праздниками, пикниками на берегу экзотического моря, семейными торжествами, оборвалась в одночасье? А если нет? Продолжается где-то, а он сюда засланный? Никогда не поверю, что Серж способен придумать смерть жены и дочери. Ему-то, наверное, и разрешили взять снимки, потому что близких уже нет в живых.

В прошлой (и в нынешней) жизни Серж был очень богат. По повторяющимся интерьерам можно было догадаться, что многие снимки были сделаны в их доме. Громадный особняк в какой-то теплой стране с пальмами и клумбами ярких цветов, открытый бассейн со столиками, тентами и лежаками вокруг, стеклянные веранды, выходящие в сад, прислуга в белых фартучках и пиджаках на заднем плане, дорогие автомобили…

Сколько ему должны платить за прозябание здесь? Или он бежал от горя, решил утопить его в нелегкой шпионской работе? А тут я подвернулась, влюбилась в него, нечаянно разоблачила, и ему пришлось делать мне предложение. Фиктивное, конечно.

Что я в сравнении с этими образчиками буржуазного благополучия? Моя квартира, работа, толкотня в метро, очереди на оптовых рынках, банки для консервирования на балконе, дешевенькие чулки, алюминиевые кастрюли, купленные еще мамой, мои друзья, живущие от зарплаты до зарплаты и покупающие фрукты только детям, да и то не часто…

Убрав фотографии, я свернулась клубочком на диване, который сохранял легкий запах Сержа, и тихо, без слез, оплакивала свою горькую долю. Потом задремала, так и не раздеваясь и не уходя полностью в сон. Ночью Рэй, спавший на полу рядом с диваном, тяжело и совсем по-человечьи вздыхал и постанывал. Ведь человека не могут посадить с тюрьму вместе с его собакой? Значит, Рэй останется со мной. И будет всю жизнь тосковать по Сержу. И я буду. Кажется, тоже всю жизнь. Замечательная перспектива.

Со времени отъезда Сержа прошло четыре тягучих и нудных дня. Самое противное состояние духа — это когда не знаешь, о чем думать. Похоже, то же самое я называла счастьем. Здесь нет противоречия. Почти все проявления человеческой психики дуалистичны. Один человек маниакально пунктуален, другой всюду опаздывает — две стороны одного и того же комплекса, как две стороны медали. В эйфории счастья я не могла придумать, о чем еще мечтать, а в пропасти отчаяния — о чем молиться.

Регулярно названивал Толик, как правило, слегка под градусом. Моим отповедям — не люблю, не звони, оставь в покое — он не верил. Я стала бросать трубку, лишь услышав его голос.

Навсегда сохраню доброе чувство к мальчикам, которые без взаимности были влюблены в меня в школе и в институте. Нечто схожее по умилительности я испытываю при мысли, что где-то (на Кавказе?) у меня есть единокровные, по отцу, братья и сестры. Но Толик с его пьяно-назойливыми атаками вызывал брезгливое раздражение.

Заявился ко мне домой. Не выставила только потому, что хотела расставить точки над всеми буквами алфавита.

Бухнулся на колени:

— Мучаюсь, не нахожу себе места. Жизнь потеряла все краски. Юленька, девочка моя, я люблю тебя так же безумно, как в первые дни…

Я слушала его и рассматривала свои руки.

Надо сменить крем. От постоянного мытья кожа сохнет, шелушится. Я не трачусь на косметику, но крем для рук приходится по-, купать килограммами.

— Что за мужик это был? Зачем он тебе?

Мы были так счастливы! Что у тебя с ним общего?

— Все, — ответила я.

— Что — все? — не понял Толик.

— Мысли, желания, дыхание, постель, собака — все общее.

— Собака? — обескураженно переспросил Толик. — Я не могу в это поверить. Юленок, ты моя, моя! Я никому не могу тебя отдать!

— А продать?

Вообще-то не в моих правилах куражиться, но кто в этом не грешен!

— Как продать? За что?

— Задорого, Толик, — нервно рассмеялась я.

— Никогда! — патетично воскликнул он и вскочил на ноги, принялся расхаживать по комнате. — Нас с тобой связывает самое святое, самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной!

Я думала про «самое лучшее…», что эта моя мысль, оказывается, позаимствована у Толика. Обидно.

— Значит, — хитро проворковала я, — мы с тобой почти семья?

— Да! — радостно откликнулся он. — Мы — больше чем семья!

— Тогда женись на мне.

— Как? То есть конечно. Но ты же понимаешь, я хочу, чтобы все было справедливо.

— И я, дружок, того же хочу. Вот мы сейчас набираем твой телефон, — я потянулась к трубке, — и говорим твоей жене, Чудиновой Ольге Яковлевне, что ты с ней разводишься, что мы пять лет втихую ее обманываем, а теперь решили все по справедливости.

Он с таким испугом выхватил у меня телефон, что я невольно расхохоталась.

— Насмехаешься? — возмутился Толик. — Как ты переменилась, Юлия! Что с тобой стало?

— Извини, пожалуйста, — искренне повинилась я. — Толик! В газетах и журналах разные знаменитые личности откровенничают, как по десятку раз женились и разводились, сохраняя со своими бывшими приятельские отношения: денег в нужде займут, цветочки на могилку принесут. Толик, давай и мы культурненько разойдемся? Я тебе букетики на могилку приносить буду.

«Могилка» Толика добила, но он еще вяло трепыхался:

— Я не привык, чтобы меня бабы бросали.

— Так сам брось! — воодушевилась я. — Заклейми и дверью хлопни, разрешаю.

Все-таки Толик чертовски привлекательный мужчина. Какая стать! Разворот плеч, посадка головы, а выражение оскорбленной добродетели на лице! Ох, наплачутся еще с ним бабы.

— Ты, Юля, действительно очень переменилась в последнее время.

— Так получилось, — болванчиком кивала я.

— Горько и тяжело мне в эту минуту!

— Крепись, — подбодрила я.

— Не перебивай меня!

— Хорошо.

В Толике умер великий артист. Он почти мастерски довел драматическую сцену до конца: вспомнил первые месяцы нашей безоблачной любви, рассказал о великом вдохновении, которое я ему дарила. Почти выдавил у меня слезу, да ошибочно упомянул об аборте:

— И в те печальные минуты я находил возможность быть рядом, чего бы мне это ни стоило.