Юрий Герман - Дело, которому ты служишь

— Устали? — спросил он Володю.

— Нисколько! — молодцевато ответил Устименко.

Сзади подошел Тод-Жин, залез под брезентовый тент, сказал жестко:

— Много горя, да, так. И как это кончить, товарищ профессор, как совсем?

Аркадий Валентинович сильно затянулся, погасил окурок и ответил задумчиво:

— Как врач я должен сказать вам, товарищ дорогой: это горе, этот ужас можно ликвидировать только при помощи государственного переустройства. В Советском Союзе больше нет чумы, как нет оспы, нет многих эпидемических болезней. А еще так недавно, на моей памяти, в России ежегодно умирало от оспы сорок тысяч человек и не менее двухсот тысяч оставались калеками — слепыми, глухими, в общем, нетрудоспособными.

— Я — Стрицюк! — радостно заорал радист. — Я — Стрицюк! Товарищ Лобода, давайте нам термометры двадцать штук, ведра эмалированные, багор пришлите и это...

Шевеля губами, Стрицюк глядел в блокнот, потом повернулся к Володе, сказал:

— Не выговорить, товарищ доктор.

— «Фонендоскоп»! — прочитал Володя и повторил в эбонитовый раструб: — Фо-нен-до-скоп!

Из термоса они выпили горячего какао, сели в седла. Радист все орал:

— Рубашки детские одна штука. Та нет, господи, детские ж! Ребеночка достали от матки! Матка померла, а ребеночка достали!

— Стрицюк, не засоряйте эфир! — велел Баринов, подбирая поводья.

И вдруг они услышали глухую, далекую пулеметную очередь.

— Что это? — спросил Володя.

Тод-Жин привстал на стременах, вслушался. Хлестануло еще несколько очередей.

— Тут совсем близко проходит граница, — сказал Тод-Жин. — Ось проходит: Берлин — Рим — Токио, Фашизм, да! Поедем!

Он ударил нагайкой лошадь, пригнулся к луке. Ветер сразу же засвистал у Володи в ушах, кони с галопа перешли в карьер, всхрапывая, словно летели без дороги, сырой падью. Они мчались не более пятнадцати минут, и Володя все время оглядывался на Баринова. Наконец они выскочили на косогор, и Устименко сразу же увидел республиканских пограничников в коротких плащах, увидел бушующее, желтое, длинное пламя и услышал рев самолетов над своей головой. Это были их самолеты, с двухцветными кругами на плоскостях и короткими, словно обрубленными фюзеляжами, их военные, штурмовые машины.

— Не понимаю! — недоуменно произнес Баринов. — Тут пожар, да?

Едва дыша, сжимая руки в кулаки, Володя смотрел не отрываясь; там, за линией государственной границы, зa кордоном республики, войска императора боролись с эпидемией чумы. Наверное, огнеметами они подожгли пограничный поселок, и теперь отряды пулеметчиков срезали очередями всех, кто пытался вырваться из пламени. Пулеметов и пулеметчиков Володя насчитал очень много, а потом он разглядел и огнеметы на мотоциклетных колясках. А повыше, на холме, стояли пушки — батарея, и жерла орудий тупо смотрели на горящий поселок...

— Невозможно! — сказал Аркадий Валентинович. — А? Или...

Он осекся. Из пламени появилось несколько крошечных человеческих фигурок — поднимая руки, они бежали под дождем, они вырвались, они спаслись...

И тогда несколько пулеметов одновременно дали по короткой очереди. Маленькие, словно игрушечные, солдатики в своих мундирчиках цвета хаки и низких пилотках давали совсем короткие очереди, нетрудно же убить невменяемого, обезумевшего человека.

Все-таки один еще бежал. Он метнулся в сторону, прямо, еще влево. Он бежал к границе. Он знал — тут его арестуют, задержат в изоляторе, но не убьют. Здесь его не могут убить!

Но они убили его там!

Они дали длинную очередь, и человек, еще метнувшись в сторону, упал.

Тогда в наступившей вдруг тишине затарахтел мотоциклет с огнеметом. И желтое острое жало огня ударило по распростертым, маленьким, неподвижным, уже убитым людям. Володя отвернулся: зубы его колотились, глаза застилало. А поселок все горел и горел под мелким дождем, по-прежнему ухало и стонало пламя и черные, густые столбы дыма медленно гнулись к земле, словно страшась подняться ввысь.

— Послушайте! — сказал вдруг Баринов Тод-Жину. — Пусть передадут командиру их санитарной группы, что я желаю говорить с ним. Я — профессор Баринов, почетный член их Академии наук, участник тех международных конференций, в которых заседали и они.

Тод-Жин подозвал к себе офицера-пограничника, офицер пошел к закрытому шлагбауму, поговорил с капитаном-пограничником императорских войск. Капитан отдал честь. Пограничник-республиканец тоже отдал честь. Солдаты императорских войск, разминаясь, боролись возле своих пулеметов, поглядывали на горящий поселок, самолеты улетели.

Двухместный мотоциклет, выкрашенный в лягушечьи цвета, скрипя тормозами, остановился у шлагбаума; из коляски вышел маленький, очень элегантный офицер в хаки, в сильных очках, в фуражке с высокой тульей, в лакированных крагах. Баринов, стиснув челюсти, тронул каблуками коня. Тод-Жин и Володя двинулись за ним. Врач императорской армии докуривал сигарету, когда они подъехали. Услышав имя Баринова со всеми его званиями и должностями, врач отдал честь, сильно вывернув ладонь вперед. Почтительнейше держа руку у козырька, этот военный доктор доложил, что имел счастье изучать труды профессора Баринова как в берлинских лабораториях, так и в отечественном институте экспериментальной эпидемиологии. Что касается до нынешней работы специального противочумного отряда, которую профессор изволит наблюдать, то, разумеется, эта картина производит тягостное впечатление, но что поделаешь, если смертность при легочной форме чумы достигает ста процентов? Разумеется, самое рациональное и гуманное — выжигать пораженные эпидемией местности, тем более что болезнь сейчас распространилась только среди неполноценной, деградирующей и бесполезной, в общем, народности. Впрочем, вопрос этот, конечно, не подлежит дискуссии, как и вообще все приказы верховного эпидемического центра империи.

И элегантный врач с тоненькими усиками над тонкой губой щелкнул каблуками.

— Передайте вашей академии, что я не желаю быть ее почетным членом! — громко по-английски сказал Баринов. — А сами запомните! Когда вас будут судить и если я доживу, то напрошусь быть обвинителем. И говорить буду от имени всех докторов, отдавших жизнь в борьбе с чумой! Я имею на это право. Поняли?

— Понял! — пожелтев и все еще держа руку у козырька, ответил военный врач. — Но вряд ли профессор доживет до дня предлагаемого судилища. Такие поражения на западе, такое победоносное шествие войск фюрера!

И быстро щелкнув каблуками, он сел в коляску своего мотоциклета.

Когда они выехали из пади, Баринов утер мокрое от дождя лицо платком, вздохнул и посоветовал:

— Очень хотелось полоснуть его нагайкой. По роже! Погодите, доживу до суда.