Артур Голден - Мемуары гейши

Когда окейя вновь ожила, я решила пройти по Джиону и начала с того, что позвонила Мамехе, жившей теперь в однокомнатной квартире над аптекой около святилища Джиона. У нее уже не было данны, чтобы оплачивать что-то более роскошное. Она поразилась, увидев меня, как она сказала, из-за моих сильно заострившихся скул. А я еще больше поразилась, увидев ее. Прекрасный овал лица сохранился, но шея обвисла. Очень странно выглядел ее сморщенный рот. У нее выпало несколько зубов, из-за чего она походила на старуху. Мы долго разговаривали, после чего я спросила, состоятся ли Танцы древней столицы следующей весной. Представления не было уже несколько лет.

— Почему нет? — сказала она. — Им можно было бы дать название «Танцы в ручье»!

Если вы хоть раз посещали курорты с горячими источниками и видели девушек, развлекающих там отдыхающих и маскирующихся под гейш, вы бы поняли шутку Мамехи. Женщина, представляющая «Танцы в ручье», на самом деле занимается стриптизом. Она все глубже и глубже заходит в воду, постепенно поднимая подол кимоно все выше и выше до тех пор, пока мужчины, наконец, не видят то, что они жаждали увидеть.

— При таком огромном количестве американских солдат в Джионе, — продолжала она, — только танцами представление не ограничится. Театр Кабуреньо уже превратился в кабаре.

Раньше я никогда не слышала этого слова, но вскоре узнала, что оно означает. Даже живя с семьей Арашино, мне приходилось слышать истории об американских солдатах и их шумных вечеринках. Я испытала потрясение, когда, войдя однажды вечером в холл чайного дома, вместо ряда мужских ботинок у первой ступеньки обнаружила армейские ботинки, каждый размером больше, чем Мамина собачка Таку. В первой же комнате я увидела американца в нижнем белье, спрятавшегося под полкой в нише, и двух гейш, пытавшихся достать его оттуда. Я увидела темные волосы на его руках и груди и почувствовала, что ничего более грубого мне не доводилось видеть. Он явно проиграл свою одежду при игре в «пьяницу» и пытался спрятаться, но вскоре женщины вытащили его за руки и вернули в комнату.

Спустя неделю после моего возвращения я была готова выйти в свет в качестве гейши. Я провела день, бегая от парикмахера к предсказателю и отмачивая руки, стараясь удалить все пятна. Мне уже было около тридцати, и я не должна была постоянно делать белый макияж. Я провела полчаса за макияжем, пытаясь использовать различные тени, применяемые в европейском макияже. Когда господин Бэкку пришел одевать меня, молодая Этцуко смотрела на меня так, как я когда-то смотрела на Хацумомо. Увидев ее потрясенное лицо, я поняла, что действительно выгляжу, как гейша.

Когда наконец я вышла в тот вечер на улицу, весь Джион покрывал красивейший снег, словно тончайшее покрывало, убиравшееся легчайшим дуновением ветерка. На плечи я накинула роскошную шаль, а в руках держала лакированный зонтик. Думаю, теперь во мне сложно было узнать крестьянку, какой я вернулась в Джион. Лишь около половины гейш, встречавшихся на моем пути, были мне знакомы. Легко было узнать тех, кто жил в Джионе до войны, по тому, как они элегантно кланялись, проходя мимо, даже если не узнавали меня. Остальные ограничивались кивком головы.

Постоянно встречая на улицах солдат, я думала о том, что ожидает меня в Ичирики. Действительно, около входа стоял ряд черных начищенных офицерских ботинок, но, как это ни странно, чайный дом казался спокойнее, чем в те дни, когда я была начинающей гейшей. Нобу еще не появился, по крайней мере я не видела никаких примет, свидетельствующих о его присутствии. Меня провели в одну из больших комнат и сказали, что он скоро подойдет. Обычно я ждала в комнате прислуги, где могла погреть руки и выпить чашку чая, никакая гейша не хочет, чтобы ее застали за ничегонеделанием. Но, не собираясь в прямом смысле ждать Нобу, я сочла за счастье провести несколько минут наедине с собой. Я истосковалась по красоте за прошедшие пять лет, а эта комната не могла не поражать своей красотой.

Я ожидала увидеть одного Нобу, но когда я, наконец, услышала его голос в коридоре, поняла, что он привел с собой еще и Министра Сато. Меня не волновало, что Нобу застанет меня ждущей его, но мне показалось ужасным показаться непопулярной в глазах Министра. Поэтому я быстро проскользнула через другую дверь в смежную комнату. Это дало мне шанс услышать, как Нобу старается казаться любезным.

— Согласитесь, очень хорошая комната, — сказал он, и в ответ послышалось негромкое хрюканье. — Я заказал ее специально для вас. Эта картина в стиле Дзен просто великолепна, правда же? — Затем, после долгой паузы, Нобу добавил: — Удивительный вечер! А вы не пробовали особый сорт сакэ, который подают только в Ичирики?

Разговор продолжался в этом же духе. Нобу явно чувствовал себя так же комфортно, как слон, пытающийся порхать, как бабочка. Когда я, наконец, открыла дверь в их комнату, Нобу с облегчением вздохнул.

Я смогла впервые рассмотреть Министра только после того, как представилась и села за стол. До этого мне не доводилось встречать никого, кто бы с таким трудом ворочал головой. Он опирался подбородком о грудную клетку так, словно был не в состоянии удерживать голову. Слегка кивнув головой в мою сторону и представившись, он очень долго не издавал никаких звуков, кроме хрюкающих. Хрюканьем он отвечал практически на все.

Я старалась все время о чем-нибудь рассказывать, пока не появилась служанка с подносом с сакэ. Я налила Министру сакэ и поразилась, что он вылил его в себя так, словно в раковину — на какое-то время закрыл рот, а когда открыл, сакэ исчезло, хотя никаких глотательных движений я не заметила.

Я рассказывала Министру истории, шутила и задавала различные вопросы около получаса в надежде раскрепостить его. Он же в ответ произносил не более одного слова. Я предложила ему поиграть в «пьяницу», даже спросила, не хочет ли он попеть, и на это услышала из его уст первый вопрос. Он спросил, танцую ли я.

— Конечно. Может, Министр хочет, чтобы я исполнила короткий танец?

— Нет, — ответил он.

Я заметила, что он не любит смотреть людям в глаза, но очень любит изучать свою еду. Служанка принесла обед для двух мужчин. Прежде чем забросить что-нибудь в рот, Министр долго держал кусочки деревянными палочками и изучал их, поворачивая и разглядывая со всех сторон, и если не узнавал еду, то спрашивал меня, что это. «Это кусочек угря, отваренного в соевом соусе и сахаре», — говорила я, если он держал что-нибудь оранжевое. На самом деле, я понятия не имела, угорь ли это или кусочек китовой печени, или что-нибудь еще, но мне кажется, Министра это и не волновало. Позже, когда он держал кусочек маринованной говядины и спросил меня, что это, я решила поиздеваться над ним.