Екатерина Вильмонт - Хочу бабу на роликах!

– Сашка, завтра повезу тебя в театр знакомить с Лобовым. Шмоток накупила?

– Конечно! Меня Дуняшка отвезла в один магазинчик в Аренале, я там много чего купила.

– Знаю эту лавочку. Не высший класс, но вещички там по крайней мере оригинальные. Сейчас едем ко мне, у меня переночуешь, а утром в театр.

Квартира у Эммы была роскошная, хотя довольно безвкусная.

– Располагайся, у меня там ужин готов, посидим с тобой, выпьем, хочу тебе многое сказать. Иди умойся с дороги, ну там хочешь – душ, хочешь – в джакузи лезь, хорошая штука с устатку, можно в кайф поколбаситься.

Когда я вышла из ванной, мы сели на кухне, поели, выпили, потом Эмма вдруг заявила:

– Сашка, мне чего-то так интересно показалось театром заниматься. В жизни ничего интереснее не делала. И народ такой. Мне нравится. Если дело пойдет, займусь этим вплотную. А ты мне будешь помогать.

– Помогать? Чем?

– Как – чем? Советом. Ты ж в этом деле больше меня понимаешь, кто вправду талантливый, кто так, на фу-фу вылезает, у тебя опыт есть, соображалка работает. Ты за артистом столько лет замужем была, сама на театроведа училась. Поможешь подруге?

– Ну я не знаю… Нет, это все-таки не мое дело. А если ты от моих советов в трубу вылетишь? Я тот еще коммерсант.

И я рассказала ей об украденном наследстве.

– Ну прохиндей, ну скотина. Слушай, и ты это схавала?

– А что я могла сделать?

Она задумалась.

– Да, пожалуй, в такой ситуации ничего. И как все рассчитал, гаденыш. В посольство телегу накатал? Как, говоришь, его звать?

– Миша Цейтлин. А тебе зачем?

– Ну, может, когда и пересечемся, чтоб знать. И ты не расстроилась?

– Расстроилась, конечно, что ж я, совсем дура? Но с другой стороны, мне даже легче стало.

– Ой, странная ты, Сашка, я тоже дура была, а как жизнь меня поколошматила, живо поумнела. Тебя тоже жизнь хорошо побила, а ты все-таки не ссучилась. Знаешь, я… ну, короче, нравишься ты мне…

– Ты мне тоже нравишься.

– Дунька вообще от тебя без ума. Сашка, я тебе кое в чем признаться должна.

– Что такое? – насторожилась я.

– Я Шалимову проговорилась, что ты в Москву приезжаешь.

– Ну и что?

– Да, может, и ничего, я вот думала, он в аэропорт прискачет – не прискакал.

В душе у меня что-то зазвучало, но не мелодия, а нечто похожее на те звуки, что бывают в оркестре, когда музыканты до выхода дирижера настраивают свои инструменты.

– Сашка, а ведь ты к нему неровно дышишь. По глазам вижу.

– Понимаешь, Эмма, какая штука… Когда он рядом или где-то близко, во мне музыка играет…

– Музыка? И какая? – деловито осведомилась Эмма.

– Разная.

– Это любовь, если музыка…

– Да нет, какая любовь… Слушай, а где ты его видела, как ты ему проболталась? Ты что, специально с ним встречалась?

– Ни боже мой! У Тараса день рождения был, вот мы и столкнулись, я хорошо поддала, ну и сболтнула сдуру, даже не ему, а Тарасу, а он глазами своими как сверканет… А потом подошел и мнется – вижу, нелегко ему, борется с собой, но все ж таки спросил: Как там Саша поживает? А я тогда на тебя злая была, ты ж морду расквасила. Ну и говорю: такого-то числа прилетает из Барселоны. Специально сказала, думала, в аэропорт прискачет…

– А он не прискакал.

– Ну и хрен с ним! Тут вообще такое дело…

– Какое дело?

– Да нет, это я про другое, – смутилась вдруг Эмма.

– Да ладно, черт с ними со всеми, я спать хочу!

– Вот и хорошо, завтра с утречка повезу тебя в салон.

– В какой салон, ты что? Ты ж сказала – в театр?

– Сперва в салон, а потом в театр. Надо ж тебя в божеский вид привести – ну маски там разные, припарки, омолодим тебя, причешем, помоем, макияж, то, се… – У Эммы тоже слипались глаза.

Утром она действительно поволокла меня в салон красоты.

Меня мало затрагивали все эти процедуры, поскольку я страшно волновалась перед встречей с Лобовым, она значила для меня куда больше, чем маски и макияж, хотя не скрою, приятно, когда тебя холят.

Эмма тоже холилась на всю катушку. Когда мы с ней в какой-то момент остались вдвоем, лежа на кушетках с масками на лице и шее, она вдруг спросила:

– Саш, я вот вчера забыла… Ты знаешь некоего Игоря Бестужева?

– Гарика? Знаю, конечно, а что?

– У тебя с ним что-то было?

– Да никогда!

– Он тебе нужен?

– Нужен? В каком смысле?

– Ну как мужик или…

– Боже упаси. А ты почему спросила? Он тебе, что ли, понадобился?

– Ага. Мы тут с ним по бизнесу столкнулись, так я на него запала. Мы с ним уже покувыркались пару раз – по мне мужичок, ох по мне. И вдруг он у меня фотку увидел, где мы с тобой в Пальме на бульваре сидим, вот и пристал как банный лист к жопе: где ты, что ты, а потом жалостную историю рассказал, как ты ему тонну баксов за здорово живешь отвалила. Было такое?

– Было.

– Так он клянется, что с той тонны у него все и началось. Говорит, хотел сперва зубы на эти бабки вставить, а потом решил, что ты ему удачу приносишь, махнул с твоими баксами в казино и такой там банк сорвал, что смог какую-то операцию провернуть, благодаря которой быстро выплыл. Сказал, что долг тебе отдал.

– Отдал, правда.

– Слушай, может, рассмотришь кандидатуру?

– Эмма, не смеши меня. Тебе он нужен, а я вообще в гробу видала всех мужиков, а уж Гарика в первую очередь. В белых тапочках. Забирай со всеми потрохами.

– Сашка, ты знаешь, тебе не идет…

– Что?

– А вот это – в гробу, в белых тапочках… Не идет…

– Ладно, учту! – засмеялась я.

Вдруг зазвонил Эммин мобильник.

– Вот черт, нигде покоя нет, – проворчала она. – Алло! Михаил Леонардович? Доброе утро. Ну конечно, обязательно. Что? Да как же так! Что, уже утряслось? И как? Быть не может! Да, по-моему, просто здорово. Ах, к часу? Ну что ж, еще лучше. Договорились. Непременно… Сашка, тебе привет от Лобова! Он нас ждет к часу, у него там что-то сбилось, но он уже все утряс.

– Что сбилось?

– Да я толком не въехала, просто он просил быть на час позже. Знаешь, с этими творческими людьми надо осторожненько, а то они подумают, что я со своим суконным рылом на его творческую свободу покушаюсь. Хотя ты вот тоже творческая личность, а с тобой легко.

– Эмма, умоляю, не говори эту муру про творческую личность.

– Почему?

– Ненавижу слово «творчество». Когда каждая пипетка, которая пропищала по телевизору одну песенку, рассуждает о «своем творчестве», меня тошнит. И вообще, мне еще в детстве объяснили: говорить «мое творчество» – неприлично.

– Мне в детстве такие штуки объяснять было некому. Ладно, приму к сведению.

Мы приехали в дом культуры, где арендоват помещение театр Лобова. Лобов кинулся ко мне:

– Вы и есть госпожа Соболева? Очень, очень приятно! Эмма мне сказала, что это ваша первая пьеса, я просто не поверил! Вы молодчина, беби! Но я не подозревал, что вы еще и смертельно интересная женщина! Рад, душевно рад, беби!