Ирина Верехтина - Золотая девочка, или Издержки воспитания

– А я не женщина, мне восемнадцати ещё нет, мне можно! – выкрикнула Марина в лицо Отару. – А ты… если был бы мужчиной, промолчал бы и притворился, что не понимаешь. Эх, ты! С гор вчера спустился…

– Нэ вчэра. Пазавчэра с горы спустылса, и сразу повезло – тебя встрэтыл (совершенно дикий акцент, это он нарочно, Марина не может удержаться и звонко хохочет. Отар присоединяется и оба умирают со смеху, держась за животы… Точнее, за то место, где у человека должен быть живот, но у них с Отаром нет, «Не дал господь… Ха-ха-ха, га-га-га, Маринэ, что ты там держишь, мне можно тоже подержать?» – «Отстань, не лезь, Отар, щекотно же! Сулэло штэро (глупый дурак), мне диафрагму от смеха свело из-за тебя» – «За штэро ответишь! А где ты видела умных дураков? Молчала бы, ahmak, budala (турецк.: глупая)»

– «Ahmak переведи!» – потребовала Марина. – «Глупейшая из глупых – «перевёл» Отар, и взбешенная Маринэ попыталась применить приём, которому её научил «церцето сулэло». У неё получилось, потому что Отар такого просто не ожидал… «Оо! Ай, Маринэ, что делаешь? Ты же мне руку вывернула, мне диктант писать этой рукой, не могла левую вывернуть, дура!» – рассвирепел Отар, схватил Маринэ за руку, чтоб не убежала, и всерьёз собрался отшлёпать её «за нанесение вреда здоровью», о чём и сообщил: «Сейчас получишь, не вырвешься!»

– «Ай, больно же, сулэли бороти, штери! (Злой тупой дурак)» – забыв обо всём, заорала Маринэ. Отар, крепко держа её одной рукой, другой размахнулся и шлёпнул ещё раз («Чуть без руки не оставила, змея, научил на свою голову…»). Маринэ вырывалась, сопя и отчаянно ругаясь. Отар узнал о себе много интересного, и тут вдруг… распахнулась дверь в класс.

…Дверь стремительно распахнулась, и багровая Ирина Львовна гневно отчеканила: «За! Мол! Ча! Ли!! Оба! Группа из-за вас не может писать зачетный диктант. Все смеются и просят перевести, хотя ясно и без перевода, – прыснула Ирина Львовна. – Отар, что ты с ней делаешь?!» – «Что надо» – лаконично ответил Отар. – «Ну, если надо…» – Ирина Львовна улыбнулась и тихо прикрыла за собой дверь.

Парочка перешла на шёпот.

– С ума съехал? Спятил? – зашипела Маринэ. – В следующий раз я тебе не руку, я тебе шею сверну!» И услышала в ответ: «Ну, свернёшь, мне приятно будет, у тебя руки такие нежные. Нази, ламази… (груз.: нежные, красивые). А кто из нас спятил, это как посмотреть. Я в коридоре, спокойно так – стою, а ты диктант с чужой группой писать попёрлась, я слышал, как Ирка на тебя орала».

Маринэ обиженно засопела…

Далее беседа приняла неожиданный оборот: Отар предложил объединить усилия и всем говорить, что экзамен давно начался, а их обоих выгнали. Маринэ подумала и согласилась. Она так глупо попалась на удочку, пусть теперь другие попадутся. «Сабавишво тамашеби…» (детские игры) – сладко прошептала Маринэ, и у неё загорелись глаза. Маринэ так любила играть, так ждала каждый год, когда её отправят в Леселидзе… Теперь – поиграет и в Москве.

Игра удалась на славу: Маринэ ещё сердилась на «тупого дурака» Отара, и когда подоспела первая жертва – Славик Ильюхин, флейтист, – щёки у неё полыхали двумя маками, что было как нельзя кстати, подумал Отар.

–Вы чего в такую рань пришвартовались, у меня занятия только что закончились, а вас—то каким ветром принесло?

– На часы посмотри!

– Да они у тебя врут!

– Не врут. Наши все диктант пишут, а нас с Маринкой выставили…»

– «Ааа-а, достукались, гамарджопа! А я смотрю, у Маринки щеки красные… Ну, я пошёл, а вы, это, не расстраивайтесь. Ирка добрая, она отозлится и разрешит вам сдать» – утешил «изгнанных из рая» добряк Славка и решительно открыл дверь…

«Здрасти, Ирин Львонна, я это, у меня автобус сломался, пешком бежать пришлось. Можно сесть?» – услышали Маринэ с Отаром и переглянулись. И улыбнулись появившемуся через две минуты в дверях красному как свёкла Ильюхину.

– Что, Илюха, уже написал? Ты у нас мастер… И швец, и жнец, и на дуде игрец, – похвалил Ильюхина Отар, и Славка озверел. «Дуду» простить флейтист не мог и кинулся на Отара с кулаками, которые тут же оказались… у Отара в руках.

– Славик, детка, пальчики надо беречь, а то сломаю, как тогда на флейте играть будешь?

Всё шло как по маслу. Всем приходящим объявляли, что «все диктант пишут, а нас выгнали, Отар у Маринки списывал, ну и меня, за компанию», «Ирка всех выгнала, потому что Маринка написала все варианты и пустила по рядам, а Ирка разозлилась. Теперь в коридоре ждём. Ирка сказала, после всех писать будем, каждый за отдельной партой».

Реакция у всех была одинаковой: сначала усмехались и фальшиво сочувствовали, потом с видом победителя открывали дверь и – «Здрасти, извините, автобус сломался, шнурки развязались, ногу подвернул, водопроводный кран сорвало, по всем комнатам воду собирали…». Потом смотрели неверяще – группа чужая, не наша, ни одного знакомого лица, блин, на фига же я припёрся, идиот… Потом выходили, пристыженные и несчастные. И улыбались: купились, попались на удочку, надо же было так облажаться!

После четвертого «облажавшегося» Отар отвел группу на лестницу и велел всем ждать. – «Ничего, отсюда тоже слышно, Ирка орать будет… на весь коридор, клянусь!» – «А зачем на лестницу?» – «А вот придёт сейчас… кто-нибудь из наших, тогда и узнаешь – зачем».

«Из наших» пришла Ирочка Раевская, «первая скрипка», как прозвали её в группе, и она гордилась – первая скрипка в оркестре одна, а все остальные, сколько ни есть – вторые. Ирочка выслушала откорректированную, отредактированную и дополненную «дезу» про группу, которая «давно пишет диктант», поверила безоговорочно – поскольку Отар стоял у дверей один (все остальные ждали на черной лестнице), причём стоял с несчастным видом и стиснув зубы (чтобы не спугнуть удачу и не засмеяться в самый неподходящий момент).

Раевская милостиво улыбнулась Отару, который гостеприимно распахнул перед ней дверь, и вошла в класс. А Отар метнулся к лестнице…

Коршуном летел над ступеньками, крепко стиснув руку Маринэ, чтобы она не упала на такой скорости. Отар волновался зря: Маринэ перебирала ногами так быстро, словно танцевала фламенко. За ними лавиной неслась вся группа, с гиканьем и топотом убегающего от пожара табуна диких мустангов.

В пятнадцать ноль-ноль группа тихо вошла в кабинет и уселась за парты, не поднимая глаз. Ирина Львовна молчала. Наступила тяжелая тишина…

– Я не стану спрашивать, кто режиссёр этого безобразного спектакля. Вам не стыдно? Из-за вас группа писала диктант в нечеловеческих условиях! Та-аак, прекратили смеяться! Это не смешно. Темиров и Метревели, я ведь к вам обращаюсь, может быть, соизволите встать?