Ирина Верехтина - Ведьмина внучка

И Антонида прибегла к последнему средству: вскипятила молоко, бросив туда горсть макового семени. Остудила настой и дала ребёнку. Напившись макового молока, Олька наконец замолчала и уснула. А проснувшись, снова заплакала. Тоня поила её маковым молоком две недели, и девочка всё время спала, просыпаясь только для того, чтобы попить молока. А после уже не плакала, только слабо хныкала: ей было больно лежать, и Тоня подкладывала малышке под спину сложенный вчетверо пуховый платок.

– Можить, сучок какой в траве, можить, ветка. Олька, видать, на него спинкой упала, трава-то густая, не видать ничего в траве-то, – скороговоркой бормотала мать, отводя глаза. И Женька поняла: мать знала. Видела и молчала.

Но прошлого уже не исправить. Олька ходила в школу в надетом под платье корсете. Женька сама надевала на дочку корсет, не слушая её протестов, затягивала на выдохе шнуровку туго-натуго, находила в себе силы смеяться и шутить: «Ты у меня как барышня из пансиона благородных девиц, они всегда в корсетах ходили. Ничего, что туго, зато фигура красивая будет!» Олька согласно кивала в ответ: затянутая в корсет спина не болела.

Вспомнив о корсете, Рита ужаснулась: выходило, что Женька права. За материну безбедную жизнь расплачивалась Женька, а потом и Олька. Чужая кровь… Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Но ведьм и колдунов не существует, это народный фольклор, сказки. Или не сказки?!

Рита припомнилась старая, потемневшая от времени бабушки Тонина иконка, висящая «в красном углу» над столом. Перед иконкой всегда горела лампадка – ярким язычком огня. Разве ведьма повесит в своей избе икону, разве станет подливать в лампадку масло, следя за тем, чтобы она не гасла? (Повесит, конечно! И лампадку зажжёт, чтобы соседям глаза отвести, если в дом заглянут). А вот чтобы Антонида молилась или хоть раз перекрестилась на икону – такого Рита не видела. Зачем ей тогда икона? В один из своих приездов в Деулино она спросила об этом Тоню, и та ответила беззаботно: «А пущай висит, как у всех. Она тебе что, не нравится? Али мешает?

– Не мешает… Нравится, – соврала неверующая Рита. Ложь во спасение, так, кажется, это называется. Но Антониду разве обманешь?

– Вижу, что не нравится. И что мешает, вижу, – улыбнулась бабушка Тоня. Не рассердилась даже на Риту! – А ты на неё не гляди. Не гляди, милок. Висит она – и пущай висит. Иди вон в сад, смородину собери. Все вы нехристями растёте, молодые…

Верила ли бабушка Тоня в бога? Что-то не похоже, иначе бы оскорбилась за икону, которая Рите и вправду не нравилась, отругала бы. Но она не обиделась. И если… Тогда всё сходится, все кусочки мозаики встают на свои места. Женька говорила правду, никакая она не сумасшедшая, смятенно думала Рита. Но что ей со всем этим делать? Что делать?! Может, сказать тётке, чтобы не ездила к матери? Но бабушка Тоня уже старая, не справляется одна с хозяйством, ей надо помогать. Как же Женьке не ездить?

Женька звала мать к себе:

– Квартира большая, всем места хватит. Тяжело одной-то зиму зимовать, снега наметёт – не разгребёшь, до колодца – как дойдёшь? – толковала Женька матери. – Пожила бы у меня зиму, а весной в Деулино…

Антонида неизменно отказывалась:

– Уж как-нибудь проживу, зимовать мне не впервой. В своём-то доме (здесь она обиженно поджимала губы) сама хозяйка, куском никто не попрекнёт. А на чужих хлебах – не хочу. Приживалкой не буду.

– Мама! Что ты говоришь-то?! На чужих хлебах… – обижалась в свою очередь Женя. – Я тебе чужая, выходит? – И успокоившись, загибала пальцы, считая:

– У Гальки народу многонько, тесно тебе там будет. Колька с женой живёт, да родители женины с ними. А у меня ты бы в комнате своей жила, в отдельной. А мы с Олькой в другой, у меня изолированные, – похвасталась Женька. – Пожила б хоть зиму, а?

– А о скотине ты подумала? Скотина, сталыть, одна зимовать будет? Али надумала продать? Тогда и дом продавайте, а матерю на погост снесите, – злилась на дочь Антонида. – Комната у неё… У меня изба просторная, светлая, зачем мне твоя комната, сама в ней живи!

– Далась тебе эта скотина, давно бы продала, тяжело тебе с ней, я же вижу! – не унималась Женька. – Для Гальки с Колькой стараешься? Пусть на рынке покупают – и творог, и масло, и яйца. Привыкли на готовеньком всю жизнь, – распалялась Женька. – А как работать, дак их нет!

– Ты Гальку мою не трожь. Не твоего ума дело, – осаживала её Антонида. – Откуль у их деньги возьмутся, с рынка брать? У их своё есть, домашнее, у их мать есть!

Колючими злыми словами Антонида словно отделяла Женьку от младших детей, отгораживала, отодвигала… Женьке было обидно: она одна матери помогает, одна о ней заботится, а мать её отталкивает. Не любит. Гальку с Колькой любит, а её, Женьку, нет! И Ольку на всю жизнь калекой сделала.

«Спину-то врачи не могут вылечить, так и ходит в корсете. Зимой-то ничего, а летом жарко под ним, а снять нельзя – больно!» – Из тёткиных глаз горошинами сыпались слёзы, она жалела дочь, но Рита ей всё равно не верила. Ей слишком хорошо помнилось, как Женя с маленькой Олькой приезжала к ним за продуктами. По магазинам ходили вчетвером: Ритина мама, Рита, Женька и шестилетняя Олька. Колбасу продавали по килограмму в руки (они брали четыре), сливочное масло и конфеты тоже «отпускались» строго по норме. Так же было со всем остальным.

– Оставь ты её дома, не жалко тебе по магазинам ребёнка таскать, по очередям, – просила Вера Сергеевна. Но Женька упрямо брала с собой дочку, не желая терять положенные на ребёнка килограммы, граммы, пачки и пакеты. Они обходили все магазины в округе, и в каждом приходилось стоять в длинной очереди.

– Маа-аа, пойдём уже, я не хочу стоять, я устала, – ныла Олька, и у Риты сжималось сердце – в самом деле, девочка устала, еле на ногах стоит. Они все уставали за «магазинные» дни неимоверно. А тут – ребёнок…

– Устала стоять? Дак не стой, на улицу иди. Рита, побудь с ней там, – решала проблему Женька. – Как очередь подойдёт, я крикну.

Рита с Олькой выходили на улицу и стояли, стояли, стояли… «Давай поиграем во что-нибудь?» – предлагала Рита, но Олька мотала головой: « Не хочу. Я домой хочу». Рита пробовала увещевать девочку.

– Не капризничай, ты уже большая, должна понимать: маме одной столько всего не дадут, а надо продукты купить, у вас же там ничего не купишь. Мама тебе купит колбаски, конфет московских шоколадных… Неужели не можешь немножко потерпеть?

– Не могу-уу! Я давно уже терплю, мне спинку больно, – хныкала Олька. Рита гладила её по светлой чёлке, прижимала пальцем Олькин нос – «Дзинь-дзинь, трамвайчик отправляется!» Поправляла воротник пальтишка, по-новому завязывала шарфик. От Ритиной ласки Олька начинала плакать уже по-настоящему, и Рита с тревогой всматривалась в налитые слезами глаза троюродной сестрёнки.