Ирина Верехтина - Кто скажет мне слова любви…

Ребята теперь вели себя с ними по-дружески: улыбались при встрече, помогали дотащить до берега рюкзаки и палатку, на дежурстве наперегонки таскали воду, разжигали костёр и старались быть полезными, с удовольствием выполняя Тасины приказания (Маша готовить не умела, чистила картошку, резала сыр и хлеб, помешивала кашу в котле – словом, была у Таси на подхвате, как и ребята)

Маша и Тася уже не таясь приносили им кружки с черникой и малиной. И всё было бы прекрасно и замечательно, если бы Маша не влюбилась в Мурата. О чём она и поведала Тасе, когда молчать стало уже невмоготу.

– Он меня в упор не видит и внимания не обращает, а я его люблю! – плакала Маша, лёжа на походной низенькой раскладушке напротив Таси и шмыгая распухшим от слёз носом. В палатке было темно, Тася её не видела, но отчетливо представляла – несчастное Машино лицо и мокрые дорожки слёз на Машиных щеках. Не было у бабы печали, купила баба порося, – со вздохом подумала Тася. Маша истолковала её вздох как сочувственный и заплакала ещё горше.

– Я его люблю-ууу… А ему всё равно-ооо… – рыдала Маша, судорожно всхлипывая от жалости к себе и мучительно икая. С Машей надо было что-то делать, и делать немедленно, пока её не услышали в ближних палатках: вот тогда будет спектакль, проходу не дадут ни им, ни ребятам.

– Маш, да плюнь ты на него, раз он такой толстокожий, – сказала Тася. И помолчав, решилась. – Знаешь, я тебе не говорила у Мурата жена, и сыну пять лет. Мне Тоша сказал. Мурат хотел его с собой взять, а жена не дала. Рассобачились они, Тоша говорит, насмерть. Мурат кричал – бабу из сына растишь, Фатима кричала – зачем тебе сын, если ты его не любишь? Мурат вскипел, кулаком в стену ударил и палец сломал, ему гипс наложили. Через три недели лодочная кругосветка, в гипсе – как грести?

– А я смотрю, у него палец завязан… Ему же больно, наверное? – всполошилась Маша, готовая бежать, спасать, утешать… Мурат её выгонит, скажет: «Зачем пришла? Тебя разве звали?» Уже сказал однажды, когда она как дура припёрлась к нему в палатку. Она ни за что не расскажет об этом Тасе.

– Да так! Сняли гипс, вместо него шину на палец ложили, и поехал. Грести, как видишь, может, получше нас с тобой… Зачем он тебе, Маш? Всё равно у вас с ним ничего не выйдет, он жену любит. В каждом посёлке на почту бежит, телеграммы шлёт. Переживает. Отстань ты от него, влюбись в кого-нибудь другого, – сказала Тася подруге, искренне ей сочувствуя. Вот угораздило же Машку…

– Ты дура, что ли?– грубо ответила Маша. – Как это, в другого? У тебя всё просто, тебе везде хорошо: В Москве у тебя Павел, на Селигер приехали – ты и здесь не теряешься, – выговаривала подруге Маша. – Мы же договаривались, поедем вдвоём и отдыхать будем вдвоём, а ты с Тошей развлекаешься, а он, между прочим, тебя моложе на четыре года (Ну, моложе, ну и что? Тася ни за что не признается подруге, как Антон сказал ей однажды: «И чего ты с Машкой этой дружишь, ты посмотри на неё… Она тебя старше лет на восемь, что тебе с ней, другой подруги не нашла?») Тася тогда ужаснулась: они с Машей ровесницы, неужели Машка так выглядит?

– С Тошей своим развлекаетесь… как два дурака! А я одна. Целыми днями анекдоты травите и сухари жуёте, а они, между прочим, общественные! – не унималась Маша.

Высказав всё, что было на душе, Маша пришла в себя и испуганно замолчала. Тасе стало смешно: плывут в одной лодке, спят в одной палатке, а Машка обиделась, что она одна. К Тоше приревновала, хороша подруга. Ну, гребли они с Тошей в паре, так ведь Маша сама выбрала Мурата. Ну, на корме вместе сидели – а где им ещё сидеть, когда на вёслах Маша с Муратом? Ну, анекдоты травили. А чем ещё заниматься, когда сидишь на руле? Вести философские беседы о смысле жизни и бренности всего сущего? Вот не удержат они с Тошкой руль, который вырывается из рук и норовит развернуть лодку в другую сторону, вот тогда и узнают – бренность сущего.

Как только лодка утыкалась носом в берег, Тоша испарялся – только его и видели. Народ в кругосветке был всех возрастов – от шестнадцати до сорока. Четверо молоденьких девушек лет семнадцати держались особняком, у них была своя компания. Тоша увивался вокруг, но в компанию его не принимали и придумали обидное прозвище «дядя Тоша скушал лошадь» – потому что Тоша всегда что-то жевал.

Тоша на прозвище не обижался и всеми днями, если они с Муратом не ловили с лодки рыбу, отирался около девчонок, а они его всё время отталкивали. Девчонкам хотелось общаться с ровесниками, а Тоше было двадцать семь, и он казался им стариком. Зато пятнадцатилетних близнецов Генку и Сашку в компанию приняли безоговорочно, девчонки играли с ними в карты, расчертили на песке площадку для пляжного волейбола и с упоением гоняли мяч, разделившись на команды. Им было весело.

– Вот вредные девчонки! Дразнилку придумали дурацкую, – жаловался Антон Тасе, улучив момент, когда Маши не было поблизости. – На себя бы посмотрели! Вон Машка твоя – чего она на Мурата пялится? И в лодке пялится, и на берегу… Мурат уже не знает, куда он неё деваться. Тась… Может, скажешь ей? Ему самому-то неудобно…

Тасе было жалко глупую влюблённую Машку, и Тошу, и Мурата, но помочь она ничем не могла. Она вспоминала Павла – как он там без неё? Жалеет, наверное, что не поехал, скучает… Вот и пусть поскучает, ему на пользу пойдёт. Тася любовалась закатами и восходами, собирала ягоды, слушала пение птиц, которые просыпались вместе с ней – часа в четыре утра. И не замечала, как смотрит на неё Мурат. Зато Маша заметила сразу. И возненавидела подругу – по-женски люто и беспощадно. Но Тася Машиной ненависти не замечала – потому что с некоторых пор смотрела только на Виктора.

Виктор в их группе держался особняком, ни с кем не общался и палатку взял одноместную, а все жили по двое, в двухместных. Про него говорили, что Виктор поссорился с женой и уехал от неё на Селигер. И теперь переживает и ни на кого не смотрит. Последнее было неправдой: Виктор смотрел на Тасю. Почувствовав на себе его взгляд, Тася всякий раз отворачивалась. Она не хотела разрушать семью: на чужом несчастье счастья не построишь, а Виктор смотрит на неё просто от отчаянья. Приедет домой, помирятся, всё у них будет хорошо, а обо мне и не вспомнит, – тоскливо думала Тася.

Виктор ей определённо нравился. Мрачный и нелюдимый, он, пожалуй, лучше, чем нерешительный и робкий Павел. Сразу видно, чего хочет! А Павел ни то ни сё, ни богу Богдан ни селу Селифан. Даже отдыхать с ней не поехал, – с горечью думала Тася.

Об их встречах с Виктором не догадывалась даже Маша. Стояла небывалая для нашей средней полосы жара – столбик термометра поднялся до плюс тридцати четырёх, да так там и остался. Днёвки устраивали через два дня на третий. Народ маялся от безделья, получая, впрочем, немалое удовольствие: играли в волейбол, резались на берегу в подкидного дурака, ловили с лодок рыбу, загорали на песчаных отмелях, которых здесь было предостаточно, и все – в безраздельном распоряжении группы…