Флора Шрайбер - Сивилла

Рути, которая была совсем крошкой и с которой доктор Уилбур беседовала лишь в связи с пресловутой первичной сценой, говорила о бунте в церковной песочнице.

— Мы совали руки в песочницу, — говорила Рути. — Песочек был мягкий. Мы его пропускали сквозь пальцы. Нам нравился этот песок, нравилось что-нибудь ставить в него. Потом мы были уже большие, чтобы слушать про этого ангела, в которого совсем не верили. Мы могли бы встать в субботу утром и играть. Мы думали, что про нас забудут, но они не забыли. Мы говорили: «Не хочу уходить! Не хочу уходить!» Папа только смотрел. Мама сказала, что нам сперва надо вырасти. Если у папы была одета белая рубашка, а мама пекла пирожки, то мы знали, что будет песочница. И когда мы увидели белую рубашку и пирожки, мы заболели, нам пришлось лечь в кровать, и мама и папа пошли в церковь без нас.

Из всех «я» Сивиллы именно для Мэри, являвшейся хранительницей домашнего очага, религия имела наибольшее значение. Мэри, отвергавшая доктрины, ритуалы и вычурный символизм веры, усвоила непоколебимые религиозные убеждения от бабушки Дорсетт.

— Я молюсь Богу, — рассказала доктору Мэри, — но не хожу в церковь. Я стараюсь быть честной, правдивой и терпеливой, стараюсь вести жизнь доброго христианина. Я верю в принцип «живи и давай жить другим». Это приносит мне успокоение.

Однако по мере продолжения дискуссии о религии доктор Уилбур стала замечать, что Мэри теряет свою невозмутимость. В то время как Сивилла боялась того, что психоанализ может лишить ее религии, Мэри опасалась, что тот же анализ может выявить несостоятельность ее религиозности. И в какой-то момент чувство безысходности, которое эта вера вызывала во всех «я», но особенно в обеих Пегги, накрыло и ошеломило Мэри. Подавленная, тихая, Мэри сообщила доктору Уилбур:

— Я чувствую себя в ловушке здесь, в этих стенах. Пегги Лу принесла мне картинку, на которой изображена церковь, не имеющая дверей. Я узник этого здания без дверей. Оно как будто имеет форму купола и сложено из блоков прессованного снега.

По мере того как продолжался анализ, религиозные конфликты все чаще и чаще всплывали на поверхность. Нельзя было бы просто сказать, что, пока Сивилла, бодрствующее «я», представляющее сознательное, вела себя конформно, остальные «я», относящиеся к сфере подсознательного, бунтовали. На самом же деле, хотя Сивилла проявляла вполне определенную конформность, а Пегги — бунтарство, но и конформность и бунтарство в различной степени проявляли все «я», многие из которых были в свою очередь разделены в рамках собственной, индивидуальной автономности.

Все эти «я» имели независимые религиозные убеждения и взгляды. Все, за исключением обеих Пегги, верили в Бога, и для всех церковь казалась ловушкой. Под давлением конфронтации с религией, которая возникла в ходе анализа, у Мэри появлялось желание умереть, а у Пегги — убежать. Марсия и Ванесса расстались с некоторыми старыми ограничениями и начали, не без помощи доктора Уилбур, отделять Бога от церкви, от прихожан и от церковных запретов. Начав ощущать себя более свободно, Ванесса купила пару красных сережек, очень подходивших к ее волосам, а Марсия начала по субботам ходить в кино. Кроме того, Марсия решилась хотя бы в качестве эксперимента закурить и сделать глоточек шерри.

Вики, которая играла роль наблюдателя, не раскрывавшего своих убеждений (ведь она была всего лишь гостем в церкви Дорсеттов), беспокоилась за Марсию и Ванессу.

— В том, что они сделали до сих пор, нет ничего плохого, — сказала Вики доктору Уилбур, — но они выставляют свою новую свободу напоказ. Отстраняясь от остальных, они осложнят впоследствии интеграцию.

— Вы правы, Вики, — согласилась доктор Уилбур. — Но возможно, интеграция будет включать в себя принятие остальными позиции Марсии и Ванессы.

Вики пожала плечами. Потом она пристально посмотрела на доктора и выразила беспокойство по поводу перемен в самой Сивилле.

— Сивилла, — сообщила Вики, — не осознавала своих взаимоотношений с Богом до тех пор, пока не узнала обо всех нас. Видите ли, доктор Уилбур, она всегда полагала, что ее особое состояние является чем-то дурным. Маленькой девочкой она считала, что это какая-то форма наказания, проделки Сатаны. Когда вы рассказали ей про нас, старое ощущение греховности вернулось, хотя теперь она не так уверена насчет Сатаны. Сивилла часто задумывается, — продолжала Вики, — не прогневила ли она чем-нибудь Бога. Кроме того, она не уверена, всегда ли праведны мотивы ее поступков. Она беспокоится, что слова — все эти разговоры, которые здесь ведутся, — поначалу принесут облегчение, но потом заставят взглянуть правде в глаза. — Вики задумчиво оперлась подбородком на руку. — Сивилла боится, что если она начнет выздоравливать, то случится что-то ужасное. Как будто змий собирается вновь добраться до нее, хотя змий этот потерял свое имя.

К Рождеству Сивилла стала ощущать беспокойство по поводу курса зоологии и эволюции, который слушала в Колумбийском университете. Вместе с доктором Уилбур она перечитывала отрывки из «Происхождения видов» и «Происхождения человека» Дарвина. Сивилле было трудно примириться с тем, что телесная структура человека носит следы происхождения от низших животных форм.

— Мы — дети Божии, — настаивала Сивилла. — В конце концов, эволюция — всего лишь гипотеза.

Вопрос об эволюции заставил Майка сказать: «Вот видите, дедушка был не прав», а Мэри заметить: «Не важно, каким было наше происхождение, важно то, как мы строим свою жизнь». Пегги Лу фыркнула: «Животные имеют такую свободу, какой мы в нашей церкви никогда не имели», а вооружившаяся с недавних пор скептицизмом Ванесса съязвила: «Какое облегчение не быть творением Божьим в обязательном порядке».

Анализ перешел от религии в Уиллоу-Корнерсе к религии в Омахе, где змий из детства стал менее грозным. В Омахе прихожане были лучше образованными, менее косными, более гуманистично настроенными, чем в Уиллоу-Корнерсе. Пастор Уэбер, священник и проповедник, признавал в Сивилле художника и понимал, какое подавляющее воздействие оказывает на нее — изолированного, единственного ребенка в семье, не чувствующего смягчающего влияния других молодых людей, — слишком буквальная интерпретация их веры. Пастор Уэбер выводил Сивиллу из изоляции в центр внимания.

«…И посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади».

Голос пастора Уэбера, звучный, вибрирующий, гремел в церкви в Омахе во время воскресной всенощной.

«И первое животное было подобно льву… и… имело по шести крыл вокруг…»

Аудитория из пятисот человек переводила взгляды с проповедника на помост, стоявший тремя метрами выше его, на мольберт с плотной бумагой для рисования, простиравшийся во всю ширину церкви. Следуя за лучами ярких ламп, освещавших помост, прихожане сосредоточивали внимание на хрупкой женской фигурке в голубом шифоновом платье с маленьким белым передником — на Сивилле.