Игорь Шестков - Дорогая буква Ю

Современная музыка ревела как обиженный медведь… пассажиры топали ногами. Производимый ими шум заглушал ровное гудение реактивных двигателей. Слов я не знал, поэтому мне казалось, что из мутного рева, как из бурного потока руки утопающих, выбрасывались в сизое от сигаретного дыма пространство матерные частушки советского времени.

Захотелось старику… переплыть Москву-реку… тискал девку Анатолий… на бульваре на Тверском…

…

Моя правая рука была прикована к левой руке старлея наручниками. Сидели мы не в креслах, а на откидных стульях. Старлей поначалу кипятился, требовал у неопрятного майора с брелками на запястьях места в кресле, какую-то бумажку ему в небритую рожу совал. Потом обратился к пилотам. Никто с ним не разговаривал, может быть, потому, что он был в штатском.

Через час полета ноги у меня затекли, хотелось встать, подвигаться, но старлей спал как сурок, разбудишь его… а он обидится и расскажет этим ордынцам о том, что я солдату-освободителю брюхо продырявил… могут и из самолета выкинуть.

Ни пить, ни есть нам конечно не давали, а так хотелось холодного томатного сока.

При посадке нас потрепало. Да так сильно, что офицеры заблевали салон.

Сели мы в Быково. Вышли на обледенелую полосу, и тут же в лицо ударило мокрым снегом, закружило метелью… до костей пробирал лютый холод родины. Здания аэропорта не было видно… вообще ни зги не видать… колотун колотит. Старлей буркнул примирительно:

— Снесли Быково… капитализм… одна полоса осталась, приедем домой, сварю тебя какаву.

— А как же документы, пограничники, таможня?

— Ты не в Европе, привыкай. Прилетели мы спецрейсом, какая уж тут в душу таможня? Перестраивайся, жидок! Завтра с тобой разговор будет серьезный, думай, перед тем, как говорить, наломаешь дров, локти будешь кусать. Колобок стелет мягко, да жестко спать.

Вышли на какую-то узкую темную дорогу. Между дач, что ли. Протопали по ней сквозь метель с полкилометра, подошли к домам. Восьмиэтажки. Разбитые и грязные. На газоне — горит, переливается огнями елка. А над елкой — надпись из светящихся неоновых трубок «Зимняя сказка».

Старлей объяснил:

— Это бар ночной так называется. За четыреста в рот возьмут синюхи люберецкие. Снегурочки… А дед Мороз там в вышибалах.

— Сне-гу-роч-ка, Сне-гу-роч-ка — звали дети на елке во Дворце пионеров в далекие шестидесятые. — Сне-гу-роч-ка!

Из темного угла выходила торжественным шагом широколицая курносая красавица-массовичка в нелепом гриме и ужасном платье с блестками, так неловко пытающемся скрыть ее некрасивые ноги. Снегурочка призывала тонюсеньким голосом:

— Дети, позовем все вместе дедушку Мороза!

И двести пятьдесят будущих строителей коммунизма блеяли в унисон:

— Де-ду-шка Mo-роз, приходи к нам!

Под слепым фонарем стояла машина. Жигули. Старлей поговорил с шофером, мы забрались на заднее сиденье. Всю дорогу я проспал. Старлей разбудил меня, когда мы к дому подъезжали. И улица, и дом, и подъезд показались мне знакомыми. Поднялись на лифте на девятый этаж.

Тут ноги у меня подкосились, я начал медленно падать… старлей подхватил меня и вволок в квартиру, отстегнул наручник и посадил в кресло… принес горячий кофе. Я глотнул чужим, неслушающимся ртом.

…

Меня разбудила женщина. Ласково погладила по голове и сказала:

— Пора тебе в ванную.

Сердце сжалось и упало в живот, локти похолодели. Кто она?

Я встал и как в тумане… поплелся… а она меня легонько подталкивала, направляла. Раздеваться не пришлось… зеленоватая пена… хвоя… я влез в ванну не без труда и долго лежал, отмокал, согревался, пытался слепить из пены ее лицо.

Потом заплакал, потому что узнал ее. Женщина, сидевшая около меня на табуретке и трущая меня золотистой губкой, была моей женой, с которой я расстался тридцать три года назад.

— Да, милый, это я, вернее то, что от меня осталось.

— А где этот мерзкий тип, старший лейтенант, он ушел?

— Да, он только сделал свою работу, привез тебя ко мне. Не бойся ничего, все хорошо, я вымою тебя и уложу в кроватку, ты выспишься.

— Скажи мне, я в раю?

— Ты в Ясенево, в нашей квартире. Потерпи, тебе все объяснят вечером. Не думай ни о чем, все образумится. Тебе нужен покой.

Она обняла меня… и вдруг превратилась во вторую жену, тоже оставленную, тоже любимую, живущую с дочерью в Аргентине, и мы плакали и любили друг друга, а потом превратилась в Марику, и я целовал ее старое доброе лицо и пытался расспросить, добралась ли она до Нью-Йорка и встретил ли ее там сын, но она только улыбалась. Все мои любимые побывали у меня и все они были влюблены в меня и я был влюблен в них.

…

Вечером рай прекратился. Век догнал меня. И бросился мне на плечи. Открыл глаза и увидел рядом со мной похожего на Бабеля толстяка в белом халате. Колобок! В руке у него поблескивал шприц. Инстинктивно отпрянул. А он преследовать меня не стал, а постучал меня ладошкой по ступне, уютно покачал курчавой толстой головой и заговорил:

— Все хорошо, все хорошо, не бойтесь, это только укрепит вас и успокоит, укрепит и успокоит… маленькая доза мескалина… шучу, шучу.

Вколол иглу мне в бедро, не торопясь впрыснул лекарство, похлопал меня по плечу и закивал, как китайский фарфоровый бог счастья.

— Замечательно держитесь! Нервы как канаты. Другой бы на вашем месте… Поешьте немного, вот, тут, на подносе, а потом садитесь в кресло и поговорим… и погутарим… надо вам кое-что объяснить… а уж вы потом решите сами, что мы будем делать… да-с, сами решите.

Я съел булочку с маслом, выпил стаканчик апельсинового сока, встал, надел пижаму, подошел к окну.

— Мало что изменилось, не правда ли, капитализм только испортил их, — задумчиво заметил толстяк, — дома постарели, а их обитатели… сами увидите. Сходите на кухню… поройтесь в холодильнике… ощутите, что вы в реальности, а не в страшном сне. Мы постарались все в квартире оборудовать так, как тут было в вашей прошлой жизни, чтобы облегчить вам вхождение в жизнь новую, так сказать… Телевизора у вас тогда не было, и мы решили обойтись без него. И компьютера, конечно, тоже не было… зато радио, пожалуйста, слушайте сколько угодно, ваша Спидола к вашим услугам. На улицу выходить я вам сегодня не рекомендую, но завтра, будьте любезны, вы не заключенный и не заложник. А сейчас я готов ответить на все ваши вопросы. Устраивайтесь поудобнее в кресле… Спрашивайте, мальчики, спрашивайте.

Не знал, с чего начать. Ударил наугад:

— Марк и Борис живы?

Колобок-Бабель поморщился. После затянувшейся паузы каркнул негромко:

— Да.

— Они в Москве?

— Да.

— Они работают на вас?

— Какой вы догадливый! Штирлиц просто!

— Что вам от меня надо?

— Никак не могу поверить, что вы этого не знаете в мельчайших деталях.