Антон Секисов - Реконструкция

Ира грубо поставила кофе, пролив несколько капель на блюдце.

— Кофе страшно вкусный, — предупредил Абрамов. — Из-за воды.

Для меня было достаточно, что он был горяч. Это делало любой кофе идеальным.

— Мы поставили новый фильтр, французский. Стоит в пять раз дороже нашего, но оправдывает каждую копейку, да, Ириша?

— Каждую, Илья Иванович, — сказала девушка.

— Я тебе нос откушу, Ириша, — пообещал Абрамов.

— За что-о-о? — удивлённо подняв бровь, спросила секретарша с ужасно не шедшим ей манерничаньем. Лицо у неё было бледное, чуть отёчное, волосы забраны, на ногах толстые непроницаемые чулки.

Странные игры были у Абрамова с секретаршей. Возможно, просто интрижка, а может и нет. В любом случае от их диалога сделалось не по себе, захотелось встать и уйти, но ещё больше хотелось пить и не быть на улице.

Никак не получалось согреться, а вот Абрамову было так жарко, что он даже снял пиджак, обнажив пухлые плечи. Захотелось опять посмотреть на жуткого ангела, но дверь была заперта. Я взял со стола буклет, и океан гробов на любой вкус и цвет разлился на каждой странице. Этих страниц было больше ста. Коричневые, белые, рыжие и даже сиреневые. Я всё листал, надеясь найти гробы в форме гоночных машин.

Секретарша не уходила, стояла и с вызовом глядела на меня как на громоздкий советский гарнитур, доставшийся от свекрови. Ветер поднимал занавески и вносил кисловато-сырой запах улицы. За окном носились предметы из опрокинутой мусорки, пытался прорваться сквозь дождь одинокий человек без головного убора, но ноги его подгибались, а сломанный зонт метался во все стороны.

Когда мы наконец остались одни, и секретарша прикрыла за собой раздвижную непрозрачную дверь в супермаркет для мёртвых, я понял, как сильно устал, как слаб и всё ещё сильно отравлен Майей. Даже такой страшный дождь, от которого кожа может полопаться как пузыри на упаковочной плёнке, ненадолго переключает внимание.

— Выглядишь плохо, Саша. Может, из-за настойки?

— Это настойка бабушки.

— Двести лет не было в Москве такого дождя. Пишут, что это ветхозаветный потоп, — сказал Абрамов, смотря в стену так, будто в ней было окно. Но окна не было. На серо-белой стене с трудом можно было заметить лишь волнистые разводы.

Абрамов погладил голову, его тонкие губы слегка искривились в ухмылке. Стало ясно, что он собирается рассказать историю. В таких случаях Абрамова ничто не могло остановить. Даже если бы ему сообщили что-то кошмарное, что, например, произошёл самый масштабный теракт в истории человечества, он бы, конечно, не стал её озвучивать, но по его глазам и усмешке было бы видно, что он повторяет историю про себя.

— Вчера забирали бабку, — начал Абрамов, и его глаза стали ласковыми и мечтательными. — А она сутки одна лежала, вот и клопы завелись. И Глеб, есть у меня один новенький, её брать отказывается, говорит — не возьму, у ней клопы. А второй парень мой, Гриша, он говорит ему, мудак, как я понесу один? И я ему говорю, Глеб, ты чё, совсем что ли? Это... — тут он крепко задумался, пытаясь вспомнить свою реплику. — Это вопиющий непрофессионализм. А он упёрся, бывают такие люди, не понесу, и всё — как маленький, — мне зачем с мертвеца блохи, говорит. Как будто у мертвеца они особенные. Кругом косность, наивность, суеверия — даже в той среде, где смерть — это просто быт. Ну и Гриша его убеждает — да какие блохи, нет там никаких блох. А Глеб выдаёт, внезапно так — а кто меня укусил тогда? Бабка? Ну и тычет в лицо всем свой укус. И скорбящим тоже в лицо тычет. За такое, конечно, нужно увольнять сразу. Но кто гроб понесёт тогда? Сам я нести не могу, спина ещё с детства сорвана. Короче, стоят, спорят, Гриша пока закурил, как-то неловко спичку выкинул, спичка упала в гроб — проходит какое-то время, бабка начинает дымиться, а они всё руками размахивают, уже драться готовы, у Гриши-то ещё нервы расшатаны из-за жены, ну и я сам не заметил, пока огонь не пошёл. Бабка горит, прикинь! Ну и там ещё скорбящие в дверях торчат, родственники — дочь, муж дочери. Дочь ревёт, мужик стоит, смотрит. Ну я схватил бутылку пятилитровую и стал тушить, огонь хорошо хоть быстро затух, так что сразу потом повезли её в крематорий.

Абрамов посмеивался и вытирал на счастливых глазах слёзы. Ничто так не веселило Абрамова, как случаи на работе.

— Хорошая же история, ты чего! Дарю, можешь сделать из этого номер. Вообще, можно замутить хорошую серию — монологи похоронного агента. Это будет как у Шифрина. «Алё, Люсь», помнишь?

Я долил все остатки настойки в кофе и допил его. Получилось невкусно. Абрамов наврал.

— Ты самый унылый комик в мире, Саша. Райкин даже в гробу смешнее тебя.

Я почесал щетину, добравшуюся до кадыка.

— А вдруг она умерла?

— Баба твоя?

— Майя.

— Если б умерла, я бы узнал первым. Красивые бабы везде в центре внимания. Особенно в морге.

— Что это значит?

Абрамов ничего не сказал и забрал у меня гробовой буклет.

— Я ещё одну историю вспомнил, — сказал Абрамов. Он снова сладко зажмурился и закатил глаза, и рука его, как на спиритическом сеансе, отдельно от тела стала размешивать кофе крохотной ложечкой.

— У меня в Балаково двое армяшек работали. На нормальную газель денег не было, ну и они трупаки развозили в пятёре красной. Кто-то в багажнике влёгкую помещался, а кого-то на заднее сиденье надо сажать. Помню одну волейболистку. Красивую, кстати. Прыгнула за мячом и померла в прыжке. Называется, во дворе поиграла с местными. Вот поэтому, кстати, у спортсменов в контрактах это и запрещается. В общем, сразу она попала к тем пацанам.

Ну и представь себе: едет пара хачей, усы, кепка — а на заднем сиденье у них голая мёртвая великанша. Конечно, их тормозит гаишник. На дороге, где не тормозят никого, никогда. Армяшка достаёт права и понимает, что документы на тело они потеряли где-то. И всё, пиздец. Ну а мент в тачку заглядывает, видит девку и спрашивает — с вами нормально всё? А она в этот момент взяла и кивнула, прикинь? Вот так головой, раз-раз. Ну и гаишник их пропустил, что самое восхитительное. Это тоже можешь использовать. Монолог похоронного агента номер два.

Дверь приоткрылась, и на мгновение высунулось встревоженное лицо секретарши. Абрамов небрежно махнул ей, и она скрылась опять. Вид у неё был такой, что я подумал: это ангел без глаз пошевелился.

— Майя просто не хочет с тобой мутить, что абсолютно нормально, — сказал Абрамов. — Она задорная баба и рассчитывала на хоть какой-то движ. А с тобой... ну сам понимаешь.

Лицо Абрамова было деловитым и строгим, но тень лукавства всё же легла на лицо, и мне пришла в голову мысль, от которой сразу же разгорелось внутри, — Абрамов у меня за спиной встречается с Майей. Легко всплыли в памяти слова Майи о том, что я унылый, а Абрамов очень смешной. Абрамов, похожий на жизнерадостного кабанчика, и я, начитанный, тонкий и горбоносый, как можно нас ставить рядом? И всё же я бросил испытующий взгляд на него.