Антон Секисов - Реконструкция

В ответ я вскочил и стал шагать по комнате. Она была устроена как-то не по-человечески, места вроде бы много, но мебель так расположена, что некуда толком ступить.

Я наконец повернулся сказать Абрамову что-то резкое, но заметил, что он с любопытством смотрит в район моей ширинки.

— Зачем тебе трусы в кармане? — спросил Абрамов. У меня из кармана торчали трусы Майи. Я совершенно не помнил, как из мусорки они переместились обратно ко мне. Всё-таки что-то случилось с головой. Нужно пропить курс витаминов для мозга.

— Это трусы Майи, — сказал я.

И тут какая-то дикая мысль заметалась в глазах Абрамова. На секунду мне показалось, что Абрамов бросится на меня и начнёт душить. Я бы ничуть не удивился. Но вместо этого он закричал:

— Вспомнил!

— Что вспомнил? — я отступил от него на шаг. — Ещё одну историю про блох в гробу?

— Вспомнил, где видел Майю. Это была дичь.

Рассказывая, Абрамов мял переплёт пухлого каталога «Икеа». Ему было жизненно необходимо какое-нибудь занятие для рук.

— Я помню точный день, когда это произошло. Даже странно, что сразу не вспомнил. Пятого мая, больше года назад. Чуть ли не мои первые московские похороны. Клиент — Эдуард Александрович Бахнищев и его ненормально худая вдова с именем, которое забыть нельзя, — Илона. Страшно богатая женщина, которая покупает самый дешёвый гроб. Обыкновенная ситуация. В принципе, эту логику можно понять. Не то чтобы я осуждал, ничего такого. Но это немного низкая культура. Себя нужно немножко уважать. Но это ничего, это придёт, культура постепенно приходит. Всё-таки за эти два года есть прогресс.

Мне хотелось дождаться, пока Абрамов закончит любимое лирическое отступление, но я слишком разволновался. Я ничего не сказал, но так резко опять встал и, видимо, так красноречиво, что даже самый невнимательный и нечуткий человек из всех, кого я видел когда-нибудь (а это Абрамов), перебил сам себя и вернулся к делу.

— Так вот. Заканчивается отпевание в Никольском храме. Ребята мои уже с гвоздями вокруг гроба ходят. Всё чинно, нормально, люди скорбят, и тут появляется баба — голова непокрыта, за ней бегут бабки с платками, чтоб на неё набросить, а она бежит, кричит: стойте, стойте! Остановилась у гроба и покойнику в руку трусы суёт.

— Свои трусы?

— Точно не мои. Она их не при всех, конечно, сняла, а, видимо, заранее приготовила. Ну я решил, всё, сейчас драка будет. Я как-то видел женскую драку, страшно и не возбуждает совсем. После такого в сторону баб смотреть вообще не захочется. И только до Илоны дошло, что случилось, Майя твоя уже пропала. Мгновенно. Как будто спряталась в гроб.

Я посмотрел на трусы. Трусы были как новенькие, от них пахло не Майей, а химией.

— Такие же?

— Какая разница! Те были чёрного цвета. Конечно же. Этикет.

Мысли скакали с одной на другую, но преобладала одна: нужно найти вдову, которую зовут Илона. Даже если Абрамов откажется помогать, я сам её раздобуду. На свете существует ограниченное число Илон.

— У тебя остался телефон Илоны? Или электронная почта? Электронная почта лучше всего.

— Господи, да оставь ты людей в покое.

— Просто хочу довести до конца, и всё.

— Хочешь ещё раз увидеть глаза этой лживой твари, — понимающе кивнул Абрамов.

— Ты мне найдёшь Илону?

Абрамов пошарил на полке, вытянув короткую свою руку далеко за голову, показалось, сейчас он вывернет себе сустав, но он по-обезьяньи ловко схватил готический гроссбух и хлопнул им по столу. Было видно, что в этом гроссбухе есть номер вдовы Илоны и ответ, для чего мы живём, и все другие ответы.

Вдова согласилась принять нас на следующий день. Было очень мило со стороны Абрамова, что он согласился ехать со мной в труднодоступный район Москвы, на Мосфильмовскую. Нельзя было предсказать, как вдова отреагирует на расспросы. Но я хоть и нервничал, всё же был рад, что можно отвлечься от мыслей о психопатах-ряженых.

Илона жила у ботанического сада, в уродливой бирюзовой высотке, последние этажи которой скрывались в дымке. Похоже, это был самый высокий дом в окрестностях. И нужная нам квартира располагалась на последнем этаже.

Я ожидал увидеть тощую злую старуху, и женщина была в самом деле очень худой, с неподвижным лицом пергаментного оттенка, но глаза у неё были ярко-голубые, наивно распахнутые. Было сложно вообразить, чтобы такая женщина попыталась выцарапать другой глаза, да ещё на виду у всех, в храме. Я отметил худую морщинистую шею, паутинки вокруг посиневших от омолаживающих уколов губ и длинный нос. Белый спортивный костюм. Такие женщины работали семейными психологами или преподавали шейпинг.

Внутри было светло и просторно, подоконник забит цветами в горшках. Ребёнок, сверкая грязными пятками, пробежал из туалета в гостиную.

Илона ушла готовить чай, и мы остались с ним наедине. Малыш лет восьми, чуть-чуть полный, чуть-чуть кудрявый, но с немного птичьим лицом и невыразительными глазами, не сказал никому ни слова. Он посмотрел сперва на Абрамова, потом на меня. Он был недоволен нами обоими. Подошёл к горшку с кактусом и, осторожно засунув руку, достал горсть земли. Смотря мне прямо в глаза, он стал сыпать землю на белый кафельный пол. Глаз мальчик не отводил. Потом он показал грязные руки. Чтобы спрятаться куда угодно от этих крохотных грязных рук, я перевёл взгляд к стене и только теперь заметил аквариум. В нём находилась небольшая страшная рыба — похоже, сом. Он лежал без движения, но был, наверно, жив, потому что не переворачивался вверх брюхом. Неясно, что было у этого сома на уме. Очевидно, повидал он в этой комнате всякое. В речке такого точно не увидишь.

Я не сразу заметил, что Абрамов, чтобы скоротать время, начал рассказывать историю из своей похоронной практики, а мальчик снова погрузил пальцы в сухую землю и с ней в ладонях пошёл на нас.

— Если этот уродец кинет в меня землёй, я его урою, — шепнул я.

Ребёнок остановился. Надутый ангелок с дореволюционных памятников. В ангельских жёлтых завитушках волос была земля.

Вернулась Илона с чаем. Она несла его гордо и как будто не замечала земли на полу и на ребёнке.

Илона успела снять олимпийку и осталась в футболке с широким вырезом. У неё была сухая, костистая, словно медная грудная клетка.

— Посмотрите на эти кривые стены. Их штукатурил Эдик. Умел всё сделать как надо, но почему-то сделал криво, будто специально. В этом он весь.

— Простите, а как он умер?

— Мгновенно, у него оторвался тромб.

Абрамов тем временем машинально достал на стол свою визитку. Потом взял из розетки мармеладную конфету, откусил кусок и положил туда же, откуда взял. Это не осталось без внимания Илоны. Интересно было смотреть, как её голубые глаза из тёплых становились холодными, как будто кто-то внутри убавлял свет.