Антон Секисов - Песок и золото

Только он направился опять в кабинет, как вдруг кто-то шагнул из темноты и сказал: «Однажды пришел к Ивану IV старец...», — Гортов вскрикнул и отшатнулся, схватясь за сердце.

Из темноты показался Бортков. Не обратив внимания на реакцию, он продолжил без паузы: «Старец поприветствовал государя, а тот дружески поприветствовал его в ответ. — «Здравствуй, о, премного верный мой раб! За твою верность я отплачу тебе даром. Ну, подойди поближе и сядь со мной». Старец сел. Царь схватил старца за ухо и отрезал его ножом. Старец тяжко вздохнул и, подавляя боль, воздал тому благодарность. А царь сказал: «С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии я дам тебе больший...»».

Бортков смотрел на Гортова не отводя глаз, хотя история его завершилась.

— И... чего? — спросил удивленный Гортов.

— Да так... Подумай, — Бортков состроил страшную глупую рожу и скрылся.

Вечером пришла Софья в цветочном платье. Впервые от нее пахло не бабушкой, а чем-то девичьим. Она сказала, что в Слободе открылся после реставрации доходный дом купца Григорьева.

— Пойдем посмотрим, — сказал Гортов.

По дороге Софья наговорила каких-то совсем смешных глупостей: про то, что ее друзья недавно купили в Китае настойку с заспиртованной змеей, а когда открыли, она вылезла и укусила обоих за нос. Про то, что метеорит, который упал у нее на родине — Софья была из Челябинской области — это на самом деле нас так бомбят инопланетяне.

Гортову было хорошо — легкий воздух пьянил, и было просторно и тихо, и Софья касалась его рукой. Он чувствовал, что свободен, что старых и мертвых чувств, отравлявших его, теперь окончательно нет, и он даже сказал: «Спасибо» Софье, прервав ее глупую болтовню. Так не дойдя до особняка, они поцеловались.

Теперь на кровати было тепло, вот только места уже не хватало. Горячей попой Гортов был придавлен к стене и лежал, взявшись рукой за горячую грудь. Софья, как большой зверь, дышала.

— Хочешь чаю? — спросил участливо Гортов, который был счастлив и оттого не мог спать.

— Нет. Мы не очень шумели?

— Ты молчала вообще, — сказал Гортов.

— Я — конечно. Но вот кровать скрипела. Надо смазать пружины. Умеешь? Я завтра принесу солидол.

— Ладно, милая.

Софья перевернулась к Гортову, высвободив грудь из его руки, и покрыла его грудь своей ладонью.

— У тебя тут как-то... пусто, что ли. И такая тоска. Надо нам завести животное.

На День Святителя Николая Чудотворца слободчане толпились возле реки. «Вы-хо-ди! Вы-хо-ди!», — кричали они, кидая зажженные веточки в воду. Оказалось, они звали воскрешенного Николаем мальчика, который вышел из вод на следующий день после того, как утоп в озере (одно из чудес Николая). К счастью, в этот раз он не вышел.

Почему-то Гортов не находил в себе силы спросить, что случилось с Порошиным. Конечно, и так все понятно — арестовали. Наверное, будет суд. Гортова наверняка сами потревожат и позовут в свидетели. Не позвали сразу, потому что судебные процессы у нас очень медленно разворачиваются. Ведь еще рано звать. Но в то же время он ясно осознавал, что никуда его не позовут, и что суда не будет. Что все разрешилось другим путем.

«Может, его закопали? Ну конечно, конечно, — иронически спорил он сам с собой. — В Слободе всех режут на части, мучают в средневековых застенках. Малюта Скуратов протыкает дрелью глаза». А что с той милой девочкой, облившей мочой Северцева? Ее пытают и бьют чекисты в подвалах? Отрывают ногти, вздергивают на дыбе?.. Или давно закопали тоже?

К тому же подспудно пульсировала нелегальная, стыдная мысль о том, как в сущности мало тревожит его порошинская судьба. Только стала входить в нормальное русло работа, без его ежедневных спектаклей, без кощунственных вечеров и безостановочного мученья, и хорошо, что он все же куда-то делся, сам собою, не слишком при этом утрудив самого Гортова.

По вечерам Гортов снова читал:

«Ковчеги для хранения Св. Тайн.

Ковчег серебряный, позолоченный, чеканной работы, двухъярусный, в виде колокольни; внутри помещается гробик; перед гробом на лицевой стороне у колонн два ангела с рипидами в руках.

Богослужебные сосуды.

Потир, дискос, звездица, лжица и три тарелочки серебряные, позолоченные. Потир весит 3 фунта...».

Прибыли статьи для нового номера. «Содом, Гоморра и Гаага», «Письмо оранжевому другу», а также стихотворение «Не говори, что любишь Родину». За десять минут пробежав глазами, Гортов все утвердил и положил на стол Спицину с пометкой «вычитать».

Гортов стал еще лучше питаться — Софья приносила ему утром борщ и сразу мясное второе блюдо, после чего Гортов уже не мог никуда идти. По ее просьбе Гортов завел зверя — выбор пал на карликовую свинью. Свина назвали Пьером, и он сразу стал жить под кроватью, почти не напоминая о себе. Незаметно в келье появились и Софьины вещи — половички, коврик и занавесочки, в шкафу — просторные хлопчатобумажные трусы. Гортову она купила трусы тоже. Солидолом Софья смазала кровать сама, и теперь она совсем не скрипела. Софья беззвучно кусала его, а Гортов, чтоб не кричать, кусал подушку.

Соседка-старушка явно догадывалась, причем еще раньше самих Гортова с Софьей, об их отношениях, и теперь вечерами чаще обычного звала к себе и подолгу держала свою сиделку. Гортов нервно читал листы с утварью, в то же время гладя ногой Пьера. Софья возвращалась всегда с угощением и с запахом употребленной утки.

Настали долгие праздничные выходные. Софья была ленивой и ласковой, хотелось пролежать с ней три дня подряд, но старушка стучала в стенку каждый час, да и в холодильнике было пусто. Голодная, Софья начинала впадать в тяжелую меланхолию, отворачивалась к стене и питалась сама собой — сосала пальцы и грызла ногти. У Софьи были мелкие острые зубки, которыми она все время что-нибудь грызла, медленно поедая то кончик карандаша, то ломая позвонок зубочистке; изгрызла до остова свой телевизионный пульт. Еще любила положить руку Гортова в рот и, держа во рту, ее покусывать. Гортов теперь опасался, что она с голоду съест всю его келью.

Воскресным утром они пошли на рынок. Были то заморозки, то оттепель, Слобода то вздыхала льдистым дыханием, то переставала дышать. Простуженные скворцы клевали что-то мясистое на земле, таща в разные стороны.

По дороге ходили угрюмые слободчане, и собаки визгливо лаялись между собой, а не сидели, как обычно, под лавками. Очаги стройки с взбивавшими землю немецкими желтыми экскаваторами встали, и кирпичи и плиты лежали, копя пыль.

— Зимняя спячка, — констатировала Софья, смотря, как в брошенный котлован летит крупный снег.